Записки советской переводчицы. Три года в Берлинском торгпредстве. 1928-1930 - Тамара Солоневич Страница 11

* * *

В международном вагоне поместились все остальные восемнадцать делегатов и делегаток, я и завхоз Боярский, тот самый, который хлопотал возле ящиков. Само собою разумеется, что в обоих вагонах были проводники, но мне так и не удалось узнать, кто они и что они, пока уже в 1932 году я не познакомилась с этим институтом поближе. Оказалось, что все они партийцы, часто бывшие матросы или красноармейцы, которые обязаны строго следить за тем, чтобы из делегатских вагонов ничего не украли на стоянках поезда и чтобы никто из обычного населения не пробрался чего доброго в вагоны. Проводники имеют оружие и имеют право им пользоваться по своему усмотрению. В Донбассе один из наших проводников на моих глазах застрелил беспризорного…

Трое из делегатов таковыми, собственно говоря, не были. Это был Поль и его семья. Поль — английский коммунист и редактор коммунистической газеты «Sunday Worker» (не знаю, выходит ли она еще теперь). Его обязанность состояла в том, чтобы помогать русским «товарищам» околпачивать его соотечественников, делать по дороге снимки и отправлять во все время пути десятки телеграмм в английские газеты левого направления — о «триумфальном путешествии» английских горняков по Стране Советов. Поль был красивым, полным, краснощеким малым, который был очень не прочь пофлиртовать при всяком удобном и неудобном случае. Если бы не цербер в образе его жены, он, вероятно, не доехал бы обратно до Москвы, а застрял где-нибудь на Украине, около какой либо смазливой русской бабенки. Но цербер был на лицо, в образе худой черноволосой английской еврейки и их общего детища четырнадцатилетней Милли.

Меня поместили в четырехместном купе с тремя англичанками! Миссис Кук, миссис Честер и еще одной, фамилию которой, к сожалению никак не могу вспомнить. В простоте своей, я полагала, что мы едем дней на десять. Оказалось, что наша поездка затянулась на сорок дней, и в течение этих сорока дней это купе превратилось для нас всех четырех в нашу спальню, и вообще в наш дом.

Я никогда не была в Англии, и для меня было особенно интересно познакомиться поближе с бытом и нравами англичан. И я должна сказать, что никогда еще не путешествовала так весело. Если бы не бесконечные переводы с английского на русский и с русского на английский, было бы, конечно, совсем другое дело. А то переводишь, ведь, буквально целый день, так что под вечер начинает казаться, что ты не человек, а какой-то бассейн, в который с одной стороны вливают фразы, а с другой выливают.

* * *

Когда я говорю, что путешествие это было веселым, надо сделать поправку на то, что вся жизнь в Советской России несказанно сера и лишена красочности. Обостренная борьба за кусок хлеба в самом буквальном смысле слова, нехватка культурного общества (ведь с эвакуацией белых в 1919 и 1920 годах Россия лишилась подавляющей части своих интеллигентных сил), ликвидация культурных навыков, в виду невозможности применения их в советской жизни, голод, холод, перешивание занавесок в платья, одеял — в пальто, а, главное, ложная отрезанность от остального не-советского мира. До самого последнего времени иностранные газеты в СССР были запрещены, конечно, кроме «Humanité», «Rote Fahne» и прочих коммунистических органов печати. В 1926 году никто в СССР, например, не знал о первом перелете Цеппелина через океан, об успехах в области радио, о том, как живет вообще весь остальной мир. Когда в 1928 году нам с Юрой удалось вырваться в Берлинское торгпредство и мы наняли комнату на Доротеенштрассе у милейшей Фрау Бетц, Юра с ужасом прибежал утром из столовой ко мне.

— Мутик, там в ящике кто-то разговаривает.

Я вышла в столовую. Действительно из большого полированного ящика звучал чей то ясный и отчетливый голос, такой ясный, что Юра обязательно хотел заглянуть внутрь, чтобы удостовериться, что там никто не спрятался…

Вот какими дикарями были советские люди в 1928 году!

Поездка с англичанами была как бы светлым лучом, прорвавшимся сквозь мрачные черные тучи. Вот тут, со мной рядом, были живые веселые представители одной из культурнейших наций мира. Каждый из этих английских шахтеров был прежде всего свободным гражданином своей страны. В то время, как мы — подсоветские в те годы редко улыбались, у англичан принцип keep smiling проводился в полной мере. Жизнерадостность, любопытство, почти детская восторженность от инсценированных большевиками приемов, митингов и голосований, немного раздражали, немного смешили и немного умиляли. Очень часто я ловила себя на сознании, что я раздваиваюсь: с одной стороны, мне до боли хотелось сказать англичанам правду о настоящем положении вещей, с другой — какая то безотчетная русская гордость вспыхивала и загоралась, когда они восторгались нашими просторами, нашей дивной кавказской природой, нашим гостеприимством…

Кроме того, во время поездки у меня было широкое поле для наблюдений. Сопоставление нашего русского и английского рабочего, так непохожих друг на друга, приводило к некоторым занятным выводам. Да, поездка была безусловно интересной и ярким пятном запечатлелась в сокровищнице моей памяти.

* * *

Когда поезд тронулся, оказалось, что в самый последний момент к нам присоединился товарищ Хмара. Кудрявый красавец — с русыми волосами, большими синими глазами и веселой улыбкой, он совсем не походил на обычного недоверчивого и подозрительного коммуниста. Его командировали из Харькова для приема и сопровождения английской делегации, он был представителем донбассовских шахтеров. У него оказался прекрасный голос и, хотя он ни слова не говорил по-английски, скоро между ним и англичанами установились дружеские и непринужденные отношения. Тыкая в живот мистера Лэтэма, он торжественно называл его своим другом, мистер Лэтэм же не оставался в долгу, тоже тыкал Хмару в живот, и оба покатывались от смеха.

Для русской части делегации Хмара был источником веселья, так как знал множество украинских анекдотов, песен и стихов, половина которых была его собственного произведения. Позже я встречала в Москве сборники его стихов, а еще позже его уличили в каком-то уклоне и он был смещен с должности секретаря Украинского Союза Горняков и совершенно исчез с горизонта. Хмара был одним из редких экземпляров «симпатичного коммуниста».

* * *

Нашей первой остановкой должна была быть Тула. Делегаты теребили меня всякими вопросами бытового характера — сколько часов мы будем ехать, когда они смогут отправить письма в Англию, как им достать бумаги, открыток, марок, какая это станция и проч.

Через несколько минут из «царского» вагона пришли Слуцкий и Хмара, прошли в одно из купе и вызвали меня.

— Мы хотим побеседовать с делегатами, переводите.

Постепенно наше купе заполнилось англичанами. Слуцкий задавал вопросы об их профсоюзной жизни, нормах выработки, членских взносах, заработной плате. Вопросы ставились очень дипломатически, с целью натравить шахтеров на шахтовладельцев, на профсоюзных вождей. В Англии нет единой заработной платы, в каждом районе существуют свои ставки и свои законы. Слуцкий же агитировал за введение единой зарплаты. Хмара интересовался ходом забастовки, ругал предательство социал-демократических вождей, что, видимо, было не по душе большинству делегатов, так как они почти все принадлежали к лейбор парти. Я переводила по мере своих сил, но два или три раза споткнулась на специальных терминах — а их было очень много. Внезапно Слуцкий меня поправил на чистейшем английском языке. Я поразилась: для чего же тогда ему нужен был мой перевод? И одновременно поняла, что должна держать ухо востро. И не только в его присутствии. Два делегата Уилльяма и Ллойд Дэвис оказались английскими коммунистами. Не понимая ни слова по-русски, они тем не менее следили за каждым словом моего перевода и, если я допускала хоть малейшее уклонение от «марксистского анализа» и «классового подхода», они без всякой церемонии меня прерывали и поправляли.