Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы - Владилен Орлов Страница 11

Кондукторша пытается остановить лезущих в вагон. Кричит: «Некуда, некуда, все забито!..» Пытается перегородить вход. Но куда там! Никто не слушает, ее оттеснили в вагон и набились в тамбур. Все! Коробочка переполнилась. Кто-то хнычет на ступеньках вагона, но влезть некуда. Раздался гудок паровоза, и мы тронулись. Постепенно все утряслось и стало свободнее, можно повернуться и пристроиться поудобнее. Я наспех зашил прореху в мешке предусмотрительно захваченной иголкой с ниткой (всегда хранилась в шапке) и затем перекусил всухомятку куском черного хлеба с кусочком колбасы. Под стук колес, обняв вещмешок, я заснул, просыпаясь от сильных толчков и неудобного положения. Утром прибыли в Уфу.

Захватив вещи, мы вышли на пристанционную площадь Уфы к трамвайной остановке. Ждали довольно долго, но вот пришел трамвай, такой же, как московский, сели и медленно поползли в гору к центру города. Площадь в центре, где мы слезли, была завалена множеством ткацких станков, эвакуированных с фабрики, кажется, из Белоруссии. Они лежали довольно долго, 1 или 2 месяца, пока им подготовили помещение. Дом, в котором жила семья Доценко, оказался недалеко, и вскоре мы были уже у них на квартире. Обычная при приезде суета, расспросы, знакомства прошли быстро. Мы с облегчением свалили вещи в довольно большом коридоре, помылись, поели (каша, хлеб, чай) и расположились отдохнуть. Уже в товарном эшелоне я начал испытывать скудость пищи, еще не голод, но частое желание еще бы поесть, которое глушил кружкой воды. Но, когда меня спрашивали, наелся ли я, всегда отвечал «да, да», «конечно» и т. п., понимал, что при скудном карточном пайке рассчитывать на большее неприлично. Слегка позавидовал своей двоюродной сестре, которая жила здесь с июля и уже ходила в школу (вот бы мне снова сесть за парту, пусть и не в своей школе!).

Надо было определяться с устройством на новом месте (работа, жилье, карточки на продукты!), и тетя с дядей уже на другой день приезда пошли в республиканское Земельное управление для трудоустройства. Я также отправился на поиски (ведь токарные и слесарные навыки получил!). Поблизости обустраивался цех какого-то эвакуированного авиационного завода. Мне сказали, что меня могут взять попозже, но общежития пока нет, и этот вариант отпал. Недалеко я обнаружил авиационный техникум. Там давали небольшую стипендию, рабочую(!) карточку и возможность подработать, но опять: «пока» нет общежития. Тогда я просто побродил, как в Москве, по городу и ни с чем вернулся домой. Там мама с тетей Женей готовили обед и что-то обсуждали.

После скудноватого обеда я задумался: что дальше делать? На душе было тоскливо, очень хотелось домой, в Москву.

В один из дней поиска работы я, никому ничего не сказав, пошел в военкомат и попытался записаться в добровольцы. С начала войны это было довольно массовым явлением, хотя к осени стало затихать, так как все уже как-то определились. В военкомате было много народу, но они толпились только у определенных дверей. Чувствовалась какая-то казенная атмосфера, и было ощущение, что ты лишний. Я не захотел никого расспрашивать и выбрал кабинет, около которого никого не было, постучал и вошел. За столом сидел пожилой военный, и я протянул ему паспорт с комсомольским билетом и довольно сбивчиво стал излагать свою просьбу. Сказал, что попал с мамой в эвакуацию (надо было ее вывезти), а теперь хочу на фронт под Москву. Он посмотрел документы, задал несколько вопросов, затем встал и стал расхаживать по кабинету, о чем-то думая. Потом резко повернулся ко мне, отдал документы и заявил, что я еще не дорос, что еще успею, а пока «иди, береги маму и ищи брата». Я с непонятным облегчением покинул военкомат.

Через день или два, придя домой, я увидел, что все: мама, тетя Женя и ее ребятишки — были радостно возбуждены — только что получили письмо от мужа и папы (дяди Пети), он жив и здоров, его полк уже на фронте, и все нормально! Гадали, где они: под Москвой или в ином месте, обсудили новости с фронта. Там все еще шли тяжелые бои под Москвой. Ленинград окружен, но вроде немцы дальше продвинуться не могут. Может, намечается такой желанный перелом? Строили прогнозы.

Через несколько дней, вернувшись после очередных поисков работы, тетя с дядей сказали, что в Уфе есть работа, но нет жилья и им предложили любой ближайший к Уфе район. Они остановили свой выбор на Чишминском районе (ближайший к Уфе, удобное сообщение): тете быть главным врачом районной ветлечебницы, дяде тоже ветврачом в том же районе в «Кумыспроме» — совхозе недалеко от райцентра Чишмы. Завтра же мы (я с тетей) рано утром едем в Чишмы, осмотреться и определиться.

Поездка на пригородном поезде «Уфа — Чишмы» заняла два или три часа. В дальнейшем я не реже раза в месяц совершал этот маршрут: туда — сюда, поскольку Чишмы явились последним пунктом нашей эвакуации, где я прожил полтора года до призыва в армию, а все остальные прожили до возвращения в Москву.

Летом 1943-го сводки с фронта опять становились все тревожнее и тревожнее. В мае, впервые не зимой, было наше наступление под Харьковом. Вначале сообщали о больших успехах, прорвали фронт… продвинулись до 100 км… освобождены десятки населенных пунктов… много пленных и вражеской техники… Потом сводки стали скупыми: идут упорные бои… противник контратакует… И вдруг странное сообщение: операция закончилась… наши потери 10 или 20 тысяч убитых и, впервые в сводке, примерно столько же «пропавших без вести», т. е. пленных(!). У немцев (по сводке) наши потери, конечно, больше. Мы поняли, что операция провалилась, у нас большие потери и назревает немецкое наступление (в действительности их наступление уже началось). Опять разгромив Южный фронт, немцы ринулись на Воронеж, Ростов и дальше, дальше на Кавказ и по степи на Волгу к Сталинграду. Отрезают Кавказ с его нефтью от остальной России. Почти каждый день новые направления, как в прошлом, 1941 году. В чем дело? Опять просчитались?

Эти события не увязывались со слухами и письмами от дяди Пети, в которых говорилось, что у них скопилось много войск и техники и скоро немцам дадут прикурить. Правда, по намекам и косвенным признакам эти войска были под Москвой, на Центральном и Калининском фронтах. Уже много после войны мы узнали, что был просчет, ожидали удар немцев здесь, а не на юге, где оказалось преступно мало сил для отражения мощного удара немцев.

Слабым утешением было только то, что уже нет наступления немцев по всему фронту, как в прошлом году. Значит, есть надежда, что положение может исправиться.

Этой же весной появился с искалеченной рукой сын нашего бухгалтера Виктор Палей. На него смотрели, как на героя. Особенно гордились родители. Мы быстро сдружились, и все с жадностью слушали неприкрашенные рассказы Виктора о битве под Москвой. Помнится, он участвовал в наступлении на Калининском фронте в пехотной части. В первый же день наступления во время атаки был ранен при минометном обстреле. Вначале кое-как перевязался из индивидуального пакета, потом полз сам, затем его перевязала санитарка, и, уже на телеге, он был отправлен в госпиталь, удачно пережив бомбежку на дороге. Там оперировали, но кисть руки восстановить не удалось, она висит плетью. Теперь инвалид, комиссован, с армией покончено, но главное — остался жив.

Весной и летом начали прибывать из блокады ленинградцы, истощенные, хмурые, неразговорчивые. Им сразу же выдали рабочий паек и кое-что дополнительно. Позднее, придя в себя, они, правда с оглядкой и не всем, рассказывали об ужасах блокады.