Неизвестный Булгаков. На свидании с сатаной - Юрий Воробьевский Страница 11

Что, людей действительно испортил «квартирный вопрос»? Воланд не сказал главного: души людей — дворцы Божии — превратились в бесовские коммуналки.

Вас еще не удивило обилие одержимых знаменитостей? Как над ними (многие ведь были христианами) лукавый заимел такую власть?

При крещении священник произносит слова, обращенные к Господу: «Изжени из него всякого лукавого и нечистого духа, сокрытого и гнездящегося в сердце его». Феофан Затворник пишет, что до крещения демон находится в сердце человека, а после крещения действует на него извне, так как в глубину сердца вселяется благодать. Только по особым заслугам грешника перед демоном Бог попускает вновь войти ему внутрь.

В печальном списке «замечательных людей» мы перечисляем только таких, только явно бесноватых. Но сколько еще несчастных позволяет бесам действенно влиять на себя со стороны! Тех, кто попадает в мистическую ситуацию, о которой преп. Иустин Попович пишет: «… некие невидимые силы, желанные или нет, тайно и искусно внедряются в мир человеческих мыслей, ощущений, желаний, намерений, соучаствуют с ними незаметным образом, сотрудничают при создании философии и этики…» Впрочем, бесы могут явиться и во плоти.

…Живописец никак не мог изобразить Христа. В конце концов, поместил его в глубь картины, где Спаситель кажется отдаленным. Где как бы не видна неспособность художника сделать то, что под силу настоящему иконописцу. О, лукавый закон перспективы! Это закон кажимости. Удаленный предмет ведь только представляется маленьким, не являясь таковым на самом деле. На иконе подобного обмана не увидишь.

Какова история картины «Явление Христа народу»? Александр Иванов, который отказался ради своей работы от женитьбы и личного счастья, который провел двадцать лет жизни в подвижничестве и, фактически в затворе, почти закончив грандиозную картину, засомневался. Он прочитал книжку Штрауса «Жизнь Иисуса» — богоборческую масонскую галиматью — и, покинув Италию, поехал в Лондон. К Герцену. Неизвестно, что наговорил художнику этот умник, но произошла катастрофа. Пораженный услышанным, Иванов вернулся в Петербург, где ровно через шесть недель умер. От холеры… Или Господь прибрал его, чтобы с душой несчастного не случилось чего хуже? А в юности, приступая к эскизам будущего произведения, он мечтал создать такую живопись, от взгляда на которую люди будут становиться добрее, лучше, придут к Богу…

Но, конечно, в первую очередь бесовские воздействия очевидны в творчестве живописцев такой страшной судьбы, как, например, у Ван Гога. Представляете, сначала хотел зарезать обожаемого Гогена и зарезаться сам! Вместо этого отсек свое ухо, завернул его в тряпочку и отнес в публичный дом — в подарок любовнице. Вскоре появился автопортрет — с перебинтованной головой и безумным взором. Кстати, его первые припадки буйного помешательства вызывались видом храма.

В клинике для душевнобольных, расположенной в монастыре, где за несчастным художником ухаживают монахини, его доводят до очередного припадка молитвы сестер, мучают звуки колокольного звона. В конце концов, сумасшедший находит способ достать револьвер и стреляет в себя. От смертельной раны Ван Гог умирает через три дня. Гроб с телом стоит на биллиардном столе, и никому не приходит в голову вызвать священника… Вскоре после смерти полунищего самоубийцы его картины начинают стремительно раскупаться и расти в цене.

Судьба неудавшегося компаньона Ван Гога — Гогена складывалась и вовсе по-фаустовски. До тридцати пяти лет он был финансистом, отцом пятерых детей и вел размеренную жизнь добропорядочного французского буржуа. И вдруг осознал, что устал от всех обязательств, от рутины повседневности. Он хочет от жизни — праздника, новых радостей, нового увлечения — живописью, новой любви, славы и счастья. Человек, никогда — ни в детстве, ни в юности — не проявлявший склонности к рисованию, неожиданно бросает ради занятий живописью абсолютно все. Становится словно одержимым. И внезапно меняется. Словно в прежнюю телесную оболочку вселяется иная личность. В письме жене он пишет: «Я просто очерствел, и все происшедшее вызывает во мне лишь отвращение. Мне уже безразлично, что дети меня забывают. К тому же я не вижу никакой возможности когда-либо с ними увидеться, и дай Бог (в оригинале — с маленькой буквы. — Авт.), чтобы мы все умерли».

И еще: «Тебе следует помнить, что во мне сочетаются две натуры: индеец и чувствительный человек. Чувствительность развеялась, что дает возможность индейцу идти совершенно прямо и твердо». Этот «индеец» ведет ко все более животной жизни: «Животное начало, которое в нас, вовсе не заслуживает такого презрения, как это принято считать».

Поиски земного рая привели Гогена на острова Океании. Здесь — сожительство с тринадцатилетней дикаркой, с которой не связывает ничего, кроме «свободной телесной любви, подлинной страсти животной плоти». А потом — все та же смерть в отчаянии и забвении. И снова — шутка диавола. Полотна нищего художника, скорее напоминающие произведения туземного прикладного искусства, становятся баснословно дорогими.

Один из последователей Гогена — Модильяни — тоже увлекался экзотикой. Он был покорен изысканной грациозностью африканских статуэток маконда. Портреты его современников удивительно похожи на очертания этих черных божков. Но главное их отличие — мертвые глаза. Почти всегда — сплошь залитые единым цветом, без глазного яблока, без зрачка. Такие бывают у разлагающихся трупов. Столь страшные, неживые, вытекающие глаза запомнились многим из тех, кто побывал в состоянии клинической смерти за чертой нашего мира. Такова печать какого-то особого опыта Модильяни. Здесь словно диавол поиздевался: показал, что многие из окружавших портретиста персонажей — духовно уже мертвы. Что они ничего не видят.

Художника, кстати, при жизни также не признавали. Никто не хотел покупать его полотна. Он голодал, побирался. Все, что добывал, немедленно тратил на алкоголь и наркотики. Модильяни убил себя совсем молодым. И опять — посмертная, неслыханная слава, безумные цены на все, к чему прикасалась рука нищего страдальца. Небрежные почеркушки на салфетках кафе «Ротонда» продолжают дорожать и поныне. Состоятельные люди вкладывают деньги в обрывки расползающейся бумаги, где дрогнувшей — то ли от голода, то ли от бреда — рукой проведена порой всего лишь одна кривая линия.

А разве не странным был Сальвадор Дали? Он как-то сказал: «Единственная разница между мной и сумасшедшими — это то, что я не сумасшедший». Однако, судя по картинам, — не скажешь…

И о Босхе — тоже. О чем говорят они, эти чудовища с рыбьими головами, хвостами, копытами и свиными рылами? Великий фламандец, в отличие от своих итальянских коллег, не резал мертвые тела, изучая строение мышц и костей. Зато он узнал нечто о том, что скрыто не плотью, а гораздо более таинственным покровом. Он видел мир злых бесплотных духов и показал их нам с такой силой достоверности, что картины эти — эсхатология в красках.

То же — кошмары Гойи. Очень часто где-то на обратной стороне своего полотна, чтобы не бросалось в глаза, он писал тому, кто все равно обязательно прочтет: «Глотай, собака!» Наверно, по-русски, это «трогалло, перро!» точнее было бы перевести так: «Подавись, сатана!» Черный пудель! Тот самый, что изображен на трости Воланда. Он — тут как тут!