Петр III - Александр Мыльников Страница 11

Рота тотчас выбежала на плац. В Измайловском полку был слышен барабанный бой, тревога, и в городе все суматошилось. Едва успели офицеры запыхаючись прибежать к роте, из которых, однако, некоторые были равнодушные, будто знали о причине тревоги. Однако все молчали, то рота вся, без всякого от них приказания, с великим ущемлением, заряжая ружья, помчалась к полковому двору. На дороге, в переулке, идущем близ полкового двора, встретился штабс-капитан Нилов, останавливал, но его не послушались и вошли на полковой двор. Тут нашли майора Текутьева, в великой задумчивости ходящего взад и вперед, не говорящего ни слова. Его спрашивали, куда прикажет идти, но он ничего не отвечал, и рота на несколько минут приостановилась. Но, усмотря, что по Литейной идущая гранодерская, не взирая на воспрещение майора Воейкова, который, будучи верхом и вынув шпагу, бранил и рубил гранодер по ружьям и по шапкам, вдруг, рыкнув, бросилась на него с устремленными штыками, то и нашелся он принужденным скакать от них во всю мочь; а боясь, чтоб не захватили его на Семеновском мосту, повернул направо и въехал в Фонтанку по груди лошади. Тут гранодеры от него отстали. Таким образом, третья рота, как и прочия Преображенского полка, по другим мостам бежали, одна за одной, к Зимнему дворцу. Там нашли Семеновский и Измайловский уже пришедшими, которые окружили дворец и выходы все заставили своими караулами. Преображенский полк, по подозрению ли, что его любил более других Государь, часто обучал военной екзерциции, а особливо гранодерския роты, которых было две, жалуя их нередко по чарке вина, или по старшинству его учреждения пред прочею гвардией, поставлен был внутри дворца.

Все сие Державина, как молодого человека, весьма удивляло, и он потихоньку шел по следам полка, а пришед во дворец, сыскал свою роту и стал по ранжиру в назначенное его место. Тут тотчас увидел митрополита новгородскаго и первенствующаго члена св. Синода (Гавриила), с святым крестом в руках, который он всякому рядовому подносил для целования, и сие была присяга в верности службы императрице, которая уже во дворец приехала, будучи препровождена Измайловским полком; ибо из Петергофа привезена в оный была на одноколке графом Алексеем Григорьевичем Орловым, как опосле ему о том сказывали. День был самый ясный, и, побыв в сем дворце часу до третьяго или четвертаго по полудни, приведены пред вышесказанный деревянный дворец и поставлены от моста вдоль по Мойке. В сие время приходили пред сей дворец многие и армейские полки, примыкали по приведении полковников к присяге, по порядку, к полкам гвардии, занимая места по улицам Морским и прочим, даже до Коломны. А простояв тут часу до восьмаго, девятаго или десятаго, тронулись в поход, обыкновенным церемониальным маршем, повзводно, при барабанном бое, по петергофской дороге, в Петергоф.

Императрица сама предводительствовала, в гвардейском Преображенском мундире, на белом коне, держа в правой руке обнаженную шпагу. Княгиня Дашкова также была в гвардейском мундире. Таким образом, маршировали всю ночь. На некотором урочище, не доходя до Стрельной, в полнощь имели отдых. Потом двинулись паки в поход».

Прервем на некоторое время Державина, чтобы подчеркнуть: события переворота, несмотря на стремление его организаторов придать им некоторую организованность, были все же достаточно сумбурными. Стихия, которой, в сущности, не было дела ни до Петра III, ни до Екатерины II, захлестывала. Люди, превратившиеся в толпу, просто радовались переменам, наивно надеясь на благополучный исход. Какой — этого никто не знал. По причине наступившего сумбура в воспоминаниях о тех часах немало противоречивого — путается последовательность происходившего, имена участников, время… Но как бы то ни было, так или примерно так виделось все это из эпицентра переворота.

До сих пор события, происходившие в Петергофе и Ораниенбауме, где находился Петр III, и в Петербурге, где оказалась Екатерина II, протекали хотя и одновременно, но как бы по отдельности. Но приближалось неотвратимое — они должны были пересечься, схлестнуться. И это произошло утром 29 июня, когда к Петергофу приблизился передовой отряд Алексея Орлова. Обстоятельство это ознаменовалось скоротечной стычкой с отрядом гольштейнских рекрутов — они совершенно некстати занимались на плацу строевым учением, будучи вооружены деревянными мушкетами. Бравые гвардейцы мужественно поломали мушкеты, а их обладателей заперли в соседние сараи и конюшни. Приблизительно часом позже в Петергоф стали вступать остальные полки, шедшие из столицы. Вместе с ними к одиннадцати часам сюда прибыла и Екатерина.

Между тем Петр Федорович, оставшийся в Большом ораниенбаумском дворце, мечтал об одном — достичь на любых условиях примирения с супругой-соперницей, с тем чтобы она разрешила ему, вместе с Елизаветой Воронцовой и верным Гудовичем, отбыть в Киль. А ведь еще несколько часов назад, последуй он советам Миниха, он мог бы осуществить свое желание по собственной воле. Теперь на это он испрашивал разрешение — посылал письма. Ей. Прослышав о том, дворцовая прислуга запричитала: «Батюшка наш! Она прикажет умертвить тебя!» Воистину глас народа был гласом Божьим! Но отчаявшемуся императору было поздно внимать ему. Да и Елизавета, кажется, всячески убеждала его не слушать причитаний прислуги. А уж ей-то, прислуге, было ли не знать нрава своего господина и его жены?! Все напрасно.

Письма… Первое из них Екатерине вручил вице-канцлер Александр Михайлович Голицын, встретив ее около подворья Троице-Сергиевой лавры, по Петергофской дороге, — стало быть, в ночь с 28 на 29 июня. Другое письмо доставил генерал Измайлов, тот самый, из окружения Петра III. Если верить Екатерине, у них состоялся следующий разговор. Измайлов, бросившись к ее ногам, воскликнул: «Считаете ли Вы меня честным человеком?!» Получив утвердительный ответ, генерал молвил: «Ну, так. Приятно быть заодно с умными людьми. Император предлагает отречься. Я Вам доставлю его после его совершенно добровольного отречения. Я без труда избавлю мое отечество от гражданской войны». Судя по диалогу, Измайлов почитал себя спасителем отечества не менее, чем Екатерина себя! Впрочем, спорить с ним она не стала, а поручила выполнить то, что он ей обещал. Но на всякий случай послала с ним в Ораниенбаум самого надежного человека — Григория Орлова. Не только для собственного успокоения (а вдруг и у Петра будет выяснять Измайлов, порядочный ли он подданный?), сколько для передачи деморализованному императору текста отречения. Как, а главное, где оно было Петром III собственноручно переписано и подписано, в Ораниенбауме либо в Петергофе, куда его спустя два часа привезли, — неизвестно: события последних нескольких дней жизни императора обволакиваются туманом, в котором разобраться нелегко. Вопрос нуждается в специальном рассмотрении, и мы к этому еще вернемся. Но в чем сомневаться не приходится, так это в том, что около пяти вечера или чуть позже отрекшегося императора как пленника повезли к месту его последнего пристанища — в Ропшу.

Драматические события эти протекали на фоне бурления в столице и ее дворцовых пригородах. Около четырех часов дня 29 июня в Ораниенбаум прибыл отряд гусар и конной гвардии под командованием генералов Василия Ивановича Суворова, отца будущего генералиссимуса, и Олсуфьева, чей полк Петр Федорович собирался было торжественно встретить в этот день в Петергофе. В первый и последний раз потешная крепость Петерштадт стала свидетелем подлинных боевых действий. Впрочем, отнюдь не героических. Следуя последнему приказу своего государя, гарнизон сопротивления не оказал. Началось его разоружение — сперва офицеров, затем солдат. Но их высокий боевой дух, с одной стороны, и накал страстей гвардейцев — с другой, не могли не приводить к инцидентам. С проклятиями, в бешенстве отдавали свое оружие ораниенбаумцы. После этого их объявили военнопленными и временно затворили в стенах Петерштадта. Суворов, наблюдавший за этим, развлекался по-своему: сбивал шпагой у безоружных офицеров шапки, нарочито жаловался на недостаток уважения с их стороны. Не обошлось и без мародерства. Словом, картина была далека от благости: на войне как на войне. Даже на такой, как эта.