Мирабо - Рене де Кастр Страница 11

Суждение было пристрастным; ребенок рос незаурядным, становясь при этом всё несноснее. Его воспитание протекало в деревне, в том самом замке Биньон, который маркиз называл «корзинкой из травы». При этом он добавлял: «Здесь столь чудно перемешались перелески, воды и поля, что птицы со всей округи как будто сговорились сюда слететься». Если верить во влияние ландшафта на характер человека, то в отношении юного Мирабо многие заблуждаются: его взросление неизменно связывают с суровыми горными пейзажами вдоль берегов Дюранса, тогда как свою первую школу он прошел, находясь на фоне пасторальной картинки.

Недовольный сыном, маркиз де Мирабо решил заставить его к пятнадцати годам переменить обстановку. Дав ему имя Пьер-Бюфьер по названию пресловутого баронства в Лимузене, предмета семейной гордости, он доверил его заботам мужа первой камеристки дофины, месье де Сигре. Новый воспитатель должен был преподать молодому человеку основы военной науки. Не обошлось без инцидентов, и очень скоро де Сигре заявил, что не может быть полезен господину де Пьер-Бюфьеру.

Отец пришел в ярость. Это осложнение лишь подтвердило дурное мнение, которое сложилось у него о сыне: «Его необъяснимое умственное расстройство неизлечимо». И он принял решение: «Я захотел испытать последний способ дать ему публичное образование и поместил к аббату Шокару, в знаменитый сегодня пансион. Это тем более разумно, что его не стали бы даже при всем уважении ко мне держать ни в одном коллеже. Аббат суров и при необходимости прибегает к наказаниям. Если и после этого никаких изменений не произойдет, а на них я и не надеюсь, я отправлю его подальше, определив ему содержание».

Это письмо маркиза де Мирабо к его брату Бальи датировано 2 июня 1764 года; оно жестоким образом предрекает будущее. Настроенный против сына, отец уже подумывает об исправительном доме, преддверии тюрьмы.

Однако до сих пор юный Оноре Габриэль был лишь нелюбимым ребенком, умственные способности которого с лихвой возмещали трудности характера. Почему же маркиз де Мирабо упорно не желал узнать себя в наследнике своего имени? Возможно, из гордыни. В это время в доме Мирабо произошли события, коренным образом изменившие статус семьи: если в 1749 году маркиз де Мирабо был всего лишь провансальским дворянином, кичившимся своим родом, то в 1764 году он стал одним из самых знаменитых людей в Европе. Слава не только укрепила его притязания, но и довела до мании привередливость в семейных отношениях.

II

Покинув Лимузен, маркиз де Мирабо жил то в Париже, то в Биньоне. Старая маркиза де Мирабо прохладно встретила невестку; она считала ее недостойной заслуг супруга, держала на нее зуб за небольшое приданое, за крайне ограниченный ум, за неприятную внешность. Самые большие упреки были вызваны физическим влечением, которое молодая госпожа де Мирабо испытывала к своему мужу; это внушало старухе матери ревность, смешанную с осуждением.

Благодаря свидетельствам многочисленных гостей мы можем представить себе гнетущую атмосферу в доме Мирабо. Заботясь о покое, удалили детей; девочек, едва отлученных от кормилицы, раздали по монастырям; Оноре Габриэля заперли в помещении для охраны, где поселилась семья Пуассон.

В замке остались родители и старуха мать; последняя следила за тем, как ведется хозяйство, и всё беспощадно критиковала. Молодая маркиза де Мирабо, вечно беременная, объедалась сластями, ходила в шлепанцах и «отвислых нижних юбках», тогда как маркиз занимался своими делами. Унылыми вечерами семья собиралась вместе; словно самка во время течки, молодая маркиза пожирала глазами мужа, ожидая момент наслаждения; свекровь оттягивала этот момент из стремления повелевать; маркиз размышлял и ворчал.

«Сладострастие, мой дорогой друг, стало палачом моего воображения», — некогда написал он Вовенаргу. До сих пор объектом сладострастия была его малопривлекательная супруга, под чувственную власть которой он неизменно попадал.

Мужу, в несколько раз превосходящему ее умом, оставалось только фантазировать. Грезы поочередно принимали то экономический, то философский аспект; когда маркиз не писал, он управлял своим состоянием к большому ущербу для последнего. В делах он отрывался от земли, как никогда. Ему пришлось продать особняк на улице Бержер, подточенный дождями; по счастливой случайности он переехал в дом поменьше, на улице Святых Отцов; окончательное пристанище он нашел лишь в 1776 году, на углу улиц Сены и Мазарини; в этот дом будет приходить удивляться элита мыслящего мира.

Операции с недвижимостью были сущим пустяком в сравнении с грандиозным замыслом, реализация которого должна была сделать Виктора де Мирабо герцогом и пэром и позволить ему занять место при дворе.

Стремясь к этой цели, маркиз ни минуты не колебался: узнав, что Роганы продают герцогство Рокелор, он вызвался его купить. У него не было ни одного су из запрошенных 450 тысяч ливров, но что за дело! Он взял их в долг и заплатил. Потом отправился принимать почести от своих вассалов и объезжать все двадцать три прихода своих владений. Осталось только получить патентные грамоты от Людовика XV, и Мирабо займут место среди герцогских родов.

Действительность оказалась не столь радужной. Роганы одурачили маркиза де Мирабо; герцогство Рокелор стоило самое большее 350 тысяч ливров; что до патентных грамот, то их король вручал по своей прихоти, и ждать можно было бесконечно. Чтобы рассчитаться с колоссальными долгами, маркиз де Мирабо был вынужден в убыток себе перепродать герцогство Рокелор королю.

Только не думайте, что Мирабо был глуп: он был практиком политэкономии в эпоху, когда теория еще только формировалась. Экстравагантный помещик был мыслителем; его размышления опережали эпоху на полвека. В уме этого человека, столь средневекового по духу, столь отстающего от эпохи Просвещения, в которую ему посчастливилось жить, странным образом прививались модные идеи, выражал ли их знакомый ему Монтескье или Руссо, с которым он однажды подружится. В этом мозгу возник феномен, который Токвиль ^[9] выразил так, что лучше не скажешь: «нашествие демократических идей на мозг феодала».

От столкновения этих противоположностей брызнули искры. Этот процесс можно было предчувствовать уже в «Политическом завещании».

Когда в 1750 году вышла безымянная брошюра под заглавием «О собраниях в провинции», Франция Людовика XV узнала, что у нее есть еще один теоретик. Она еще не поняла, что это пророк. Однако попытка распространить на все регионы Франции провинциальные штаты, уполномоченные устанавливать налоги, была прообразом местных собраний, которые позднее проповедовал Неккер и которые нотабли учредят в 1787 году. Из этой недозрелой административной реформы выйдет Революция, как цыпленок из яйца, снесенного и высиженного маркизом Мирабо еще в 1750 году.

Сегодня уже никто не помнит, что в этом эссе впервые высказывалась мысль о двойном увеличении представительства для третьего сословия, что является его правом, поскольку именно оно несет на себе основное бремя, а потому безоговорочно должно получить по голосу на человека.