Выбираю таран - Людмила Жукова Страница 11

В ответ новый рапорт — о зачислении в летную школу… Наконец-то долгожданная победа! Он учится летному делу всего год: страстное стремление быстрее освоить желанную профессию задает скоростной темп. Раньше других — самостоятельные полеты, раньше других — освоение материальной части машин.

Зависть? Наверное, ему завидовали, но вряд ли он обращал на это внимание — не было времени. Зато за этот год он приобрел много верных друзей и почитателей.

«Поручик Нестеров… требователен к себе, инициативен, решителен и, кроме того, обладает крупными качествами исследователя и экспериментатора» — это строчки из характеристики инструкторов Гатчинской военно-авиационной школы.

Он допоздна задерживается на аэродроме у самолетов, исправляя неполадки вместе с мотористами и механиками, собирает книги по авиации и предлагает всем будущим пилотам отчислять один процент жалованья на покупку книжных новинок по летному делу — в итоге собирается большая библиотека при школе. Он подбивает слушателей школы на выпуск рукописного «Альманаха» и первым приносит стихи, карикатуры. Но главное — самолеты.

Их учат летать на неуклюжих «фарманах», а из зарубежных журналов известно, что появились «ньюпоры» — они маневренней. Надо изучить и их!

20–25 самостоятельных удачных полетов — и можно сдавать экзамены на пилота-авиатора. Потом уже после ежедневных 15 тренировочных полетов — экзамен по особой программе на звание военного летчика…

В сентябре 1911 года Петр Николаевич сдал первый экзамен, а 5 октября — второй. Он — военный летчик!

«Как я рад, что живу, что дышу, что летаю!» — эти слова он часто повторял в те дни. Началась полоса везенья: его командировали в Варшаву для обучения полетам на «ньюпоре», который он так хотел освоить; там, в Варшаве, попав в ситуацию, которая должна была кончиться трагически, он остался живым и невредимым.

«Дорогая Дина! — пишет он жене. — Сегодня я был в маленькой опасности. У меня в воздухе загорелся бензин в карбюраторе и остановился мотор. Летел я по направлению к городу на ангары на высоте 75 метров. Нужно было спускаться, так как винт остановился. Я круто повернул на планирующем спуске, чем избег спуска на ангары. Спустился очень хорошо, несмотря на то, что только второй раз летел на этом аппарате. На земле, кажется, очень перепугались за меня, так как бензин из трубки лился и горел на всех стойках и рессорах. Когда я спустился на землю, то прокатился и стал в луже. Бензин разлился по льду и горел кругом, грозя спалить самолет.

Мне кричат, чтобы вылезал скорее из аппарата, а у меня пояс не расстегивается. Вижу, что если буду торопиться, то только попорчу, спокойно выдержал момент, осмотрел пояс и, расстегнув его, вылез из аппарата. Затем оттащил самолет из воды, затушил бензин…»

«Повезло» — так думали многие тогда, но письмо говорит о другой причине — самообладании: «спокойно выдержал момент, осмотрел пояс…»

В конце письма Нестеров шутливо объясняет испуг коллег тем, что они оказались под впечатлением недавней картины «Драма авиатора», где «авиатор разбивается вследствие взрыва бака с бензином».

Но спасло его и еще одно обстоятельство. На той ничтожной высоте перед ангарами, когда остановился мотор, он с глубоким креном развернул самолет на 180 градусов, что «в этих условиях трудно выполнить даже при современной технике пилотирования» (по воспоминаниям В. Федорова). Крутой вираж — вот что спасло его, тот вираж, который считался невозможным и который никто до Нестерова не делал! Он еще раз убедился, уже на практике, что его идея совершать на самолетах виражи и развороты и в конце концов перевороты — вполне выполнима.

Этот сверхординарный случай и отличная характеристика Гатчинской школы способствовали назначению его исполняющим обязанности командира вновь созданного XI авиаотряда в Киеве (на самом деле отряд по числу был третьим — после петербургского и московского).

Первые же беседы командира с летчиками, прошедшими школу полетов «блинчиком-тарелочкой», были ошеломляющими: «Безопасность полета может быть достигнута не с помощью каких-то автоматов, удерживающих равновесие самолета, напротив, умением летчика выводить аппарат в горизонтальный полет из любого положения! А «чертовы петли», которые проделывает разогнавшийся велосипедист по куполу цирка, выполнимы и на самолете!»

«Одно обольщение, вопреки всем законам природы» — так характеризовали эти идеи высшие чины.

«Пусть многим мои мысли о «мертвой петле» кажутся фантастичными, но они не отвлеченный вымысел, они, по самым моим строгим расчетам, находятся на грани возможного. Это наше завтра», — отвечал он.

Еще в школе он много говорил о «мертвой петле», тщетно испрашивая разрешения на ее выполнение, и в рукописном «Альманахе» появились иронические стихи-загадка «Кто он?»: