Институтки. Тайны жизни воспитанниц - Надежда Лухманова Страница 11
Институтки. Тайны жизни воспитанниц - Надежда Лухманова читать онлайн бесплатно
Отец входил, поднимал меня, целовал, затем брал за руку, и мы шли.
* * *
Как я любила отца!
Его рука была широкая, большая и мягкая; я шла и изредка целовала ее, прижималась к ней щекою и, когда поднимала при этом голову, то встречала большие, серые, всегда веселые и ясные глаза.
В этих глазах было столько доброты, и в то же время там, в глубине, будто скрывался смех.
Потом, когда прошло много-много лет после этих прогулок по нескончаемым коридорам, когда отец, разбитый параличом (он жил более двадцати лет после первого удара), сидел в своем кресле и писал левой рукой письма и счета, я с моими детьми, его внуками, любила сидеть у его ног и, как прежде, держала в руках его руку, бессильную, парализованную и все-таки старавшуюся легким пожатием выразить мне свою ласку. Я поднимала голову и видела те же ясные серые глаза, полные необыкновенной доброты.
Густые, вьющиеся волосы отца были рыжеватого оттенка, он причесывал их на боковой пробор; брови были темные, так же как и короткие бачки; густые и мягкие усы закручивались колечками, бороды он не носил. Эта красивая голова сидела на короткой плотной шее. Роста отец был высокого, широк в плечах и несколько сутуловат. Доброта его была необыкновенная: отказать кому-нибудь в просьбе было для него гораздо тяжелее, нежели самому не получить просимого.
Проходя коридоры, сени, спускаясь по площадкам лестниц, мы наконец попадали в кладовые, около которых отца ждали какие-то люди. Тут начиналось сказочное царство бочек, мешков, ящиков, из которых отмеривалась и отвешивалась провизия, причем повторялась одна и та же процедура: я, заменяя соответствующую своему весу гирю, становилась на одну доску весов, с добавлением для необходимой тяжести настоящих гирь, красивых комочков с ушами, которые мне почему-то очень нравились, а на другую доску клали отвешиваемую провизию. Возвращалась я из этих ранних путешествий всегда с кармашками фартука, набитыми изюмом, миндалем, а иногда и стручками гороха или молодой морковкой. Все эти незатейливые лакомства в изобилии хранились в нашем люке у семихвостой крысы, но это было не то: это давалось мне отцом, давалось с такой особой лаской и любовью, причем дозволялось в мешки и кадки погружать голые до локтя руки и самой выбирать.
Няня знала, что после этих прогулок меня надо встречать с мокрой губкой, полотенцем и чистым передником, но никогда не сердилась за это.
* * *
Няня вернулась в детскую с отцом; едва заслышав его шаги, я уже выхватила из-под подушки спрятанные там козьи ножки и рожки и протягивала их, не имея сил высказать свое горе.
– Это что же такое? Это от козы, что прислала тебе бабушка? – спрашивал отец, усаживаясь около моей кровати. – Ах они, разбойники! Ты говоришь, няня, Андрюша?
– Где их, батюшка барин, разберешь; видно, все шестеро рвали, вы посмотрели бы, на что сама барышня была похожа: должно быть, и с ней-то они не лучше поступали…
– Ну, ну, няня, наши мальчики никогда не ударят сестру!..
– Ударить-то не ударят, когда они в себе, так даже с полным уважением к барышне, а уж только как в войну играют, ну тогда уж не попадайся: с меня голову сорвут, не то что с ребенка. Как только стены еще стоят – не знаю!..
– Так как же, ты играла в войну? А коза чем была? Барабанщиком, что ли?
– Мы не в войну играли, в Робинзона…
– Ну-у… и Робинзон съел свою козу?
И мало-помалу, вопрос за вопросом, отец заставил меня говорить, представлять, смеяться и думал уже, что горе мое побеждено совсем, но я, дойдя до той минуты, когда, сняв чалму, увидела свою разорванную козу в руках мальчиков и Андрюшу, потрясавшего ее головой, снова залилась слезами, и такими неудержимыми, что отец вовсе растерялся.
– Папенька, верните мне козу, – умоляла я его, – верните! – И я обвила руками его шею, целовала, заглядывала в глаза и продолжала рыдать: – Ко-зу-у! Дайте мне ко-о-зу!..
– Ну, что ж… Ну, конечно, я дам тебе козу, только вот видишь, мальчики опять разломают ее; я, пожалуй… только, право, раздерут…
– А вы дайте мне такую, чтобы они не могли: вы мне живую дайте!
– Живую? – У отца в глазах мелькнул смех. – А ведь это можно! Ты не плачь, я тебе дам живую, маленькую такую, у нее рожки совсем крошечные…
– Золотые?..
– Нет… ну да мы позолотим!
Няня принимала весь этот разговор за шутку и улыбалась, но отец обратился к ней:
– Я, нянечка, как раз сегодня был у нашего огородника, а у его козы совсем маленький козленочек, но уж отделен от матери; я за ним сейчас пошлю, вестового на лошади с тележкой… через час будет козочка.
– Батюшка барин, да куда же мы с живым козленочком денемся?
Но я уже целовала отца, прыгала, смеялась, торопила его идти посылать вестового.
Я очень похожа на отца, у нас на левой щеке были даже одинаковые родимые пятна, и потому отец никогда не мог устоять против существа, изображавшего его самого в миниатюре.
Так и теперь: он поспешил скрыться, чтобы не слыхать возражения няни, и в дверях проговорил:
– Как Лыску держите, так и козленочка: когда в комнате, когда в кухне.
Я провела этот час как в тумане, переходя от окна. к дверям и от двери к окнам.
Отец сдержал слово: скоро в дверь вошел вестовой и спустил с рук на пол маленького белого как снег козленочка; у него не было ни золоченых рожек, ни голубого банта, но он был живой, теплый, прыгал, скакал, блеял и, главное, – ел из рук морковку и хлеб и пил молоко.
Братья чуть не штурмом взяли мою дверь и наконец ворвались, но ни просьбы, ни гордые приказания Андрюши на этот раз не возымели никакого действия. Няня еще раз сбегала за отцом, и тот ласково, но так твердо поговорил с мальчиками, что те, расцеловав козленка и пообещав его не трогать, торжественно вышли из комнаты.
Но зато на другое утро у нас в комнате появилась Анна Тимофеевна.
В субботу мать с утра уехала куда-то за город, где провела весь день, и, вернувшись поздно вечером, хотя и выслушала доклад своих приживалок обо всех детских шалостях, но нашла, что уже слишком поздно чинить суд и расправу; зато удивлению ее не было конца, когда на другое утро к ней вбежала Анна Тимофеевна и, захлебываясь, рассказала, как она была испугана, столкнувшись в кухне с живым козленком, которого, как объяснила нянька Софья, барин «из-под земли вырыл» на утешение своей Надечке.
Воспитанники одного из младших классов кадетского корпуса с преподавателями во время урока. 1890-е гг.
– Где же теперь этот козленок? – спросила взволнованно мать.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments