Перелом. От Брежнева к Горбачеву - Олег Гриневский Страница 11

А над Европой той осенью сгущались черные тучи. Конфликт из— за ракет средней дальности казался неизбежным. Москва начала громкую пропагандистскую кампанию, стараясь изо всех сил показать Америке, всему миру и напуганной Европе, что Рейган — не тот президент, с кем Советский Союз может иметь дело.

Но в фокусе советской политики были не США, а ФРГ. В бундестаге в конце ноября должно cостояться голосование размещать или нет американские Першинги в Западной Германии. Удержать ФРГ от этого рокового шага — вот главная задача советской политики той осенью.

На этом мрачном фоне Конференция по мерам доверия трудно вписывалась в планы и замыслы советского руководства. Когда на встрече в Вене 16 октября 1983 года Геншер прервал долгий монолог Громыко о необходимости предотвратить размещение американских ракет в Европе и спросил, как Советский Союз относится к мерам доверия, советский министр поначалу даже несколько смешался, что с ним случалось крайне редко.

— Меры доверия, — начал рассуждать он, — обширная область, но в то же время весьма неопределенная с точки зрения объема конкретных шагов... Однако их нельзя рассматривать в отрыве от международного развития. Внешняя политика отдельных государств оказывает непосредственное воздействие на объем и характер возможных мер доверия.

И потом,как бы спохватившись, добавил: сама по себе тема доверия заслуживает внимания. Кто может возражать против упрочения доверия? Если бы между странами Варшавского Договора и НАТО был заключен договор о неприменении военной силы, то это, конечно, имело бы огромное значение для Европы, да и не только для нее.

В общем, совсем некстати была эта Подготовительная встреча в Хельсинки, на которой в течение ограниченного срока — трех недель — предстояло выработать повестку дня и другие организационные условия работы Стокгольмской конференции.

Сами по себе эти вопросы выеденного яйца не стоили. И решить их можно было за несколько дней, если, конечно, к этому есть желание. Но все дело в том, что их решение накладывалось на обвальное ухудшение обстановки в Европе. На Западе опасались, что Советский Союз использует Подготовительную встречу, чтобы устроить скандал перед размещением американских Першингов в Европе и подвесить созыв Конференции по разоружению в Стокгольме, создав еще одну болевую точку для давления на позиции НАТО. И основания к таким опасениям были весьма серьезные.

Пункт 1 утвержденных на Политбюро 13 октября директив для советской делегации строго предписывал:

«С учетом развития обстановки в Европе в связи с намечаемым размещением там американских ракет средней дальности в твердой форме высказываться в том плане, что такие действия США и стран НАТО, их стремление сломать к своей выгоде существующий в европейской зоне баланс по ядерным средствам средней дальности идут вразрез с задачами укрепления доверия и безопасности на европейском континенте и могут осложнить разработку соответствующих мер на конференции».

Казалось бы, ясно? Ничего подобного. Этот пункт директив можно было исполнять по крайней мере в двух жанрах.

Жанр первый, — просто отметиться, произнеся нечто близкое к этому во вступительном заявлении, и сообщить в Москву, что делегация твердо проводит заданную линию, а пока суд да дело — начать выработку повестки дня.

Жанр второй, — долбить изо дня в день, из заседания в заседание эту фразу, приводя красочные сообщения из газет, как народы Европы борются против ненавистных американских ракет. США и их союзники, естественно, промолчать не смогут и тоже бросятся в бой. Тут и начнется свалка, и тогда будет уже не до повестки дня. Тем более, что можно постоянно подчеркивать: о каком доверии хотят говорить господа из НАТО, когда размещают ракеты, нацеленные на советскую землю.

В общем, если бы Андропов или Громыко дали, пусть даже в устной форме, такое указание, то повернуть Хельсинкскую встречу в это русло не составило бы труда. Поэтому я решил посоветоваться с корифеем европейского процесса, зам министра А.Г. Ковалевым. В те времена Анатолий Гаврилович проводил в своем кабинете на 7 этаже в здании на Смоленской площади дни и ночи. Он все больше замыкался в себя, избегал человеческого общения — даже в привилегированный буфет на том же этаже не ходил: обед ему приносили в кабинет. Слушал меня молча и только криво улыбался — ведь это он был автором этих загадочных директив. Потом сказал:

— Вам не нужно будировать этот вопрос — можете вызвать на себя лавину. Поезжайте в Хельсинки, и оттуда показывайте, что Стокгольмская конференция — это наше детище. Несмотря на всю сложность международной обстановки, она является первым шагом в осуществлении хельсинкского Заключительного акта. По этой причине американцы идут в Стокгольм с неохотой, боятся достижения там прогресса. А европейцы обеспокоены поведением США, и поэтому им нужна Стокгольмская конференция. Не только нейтралы, но и западноевропейцы тяготеют к нашей позиции. Однако всё портят американцы.

Перед отъездом в Хельсинки я пришел к Громыко за последними инструкциями. Это было 21 октября 1983 года. Министр был в плохом настроении. Все эти дни на самом верху шла мучительная дискуссия, как быть, если американцы действительно начнут развертывать свои Першинги. По соседской линии беспрестанно шла информация, что они появятся в Европе в середине ноября. Поэтому на Политбюро было принято решение объявить в качестве упреждающей акции о подготовке к размещению оперативно— тактических ракет с ядерными боеголовками на территории Германии и Чехословакии. ^[21]

Дела в Афганистане также шли из рук вон плохо. А тут еще, как назло, на далеком острове Гренада в Карибском море произошла очередная «марксистско— ленинская революция», как ее изображал Международный отдел ЦК, или, попросту говоря, военный переворот под революционными лозунгами. Президент Морис Бишоп и его сторонники были жестоко расстреляны из крупнокалиберного пулемета. Ежу было ясно, что Рейган это просто так не оставит и грядет американская интервенция. А что тогда делать нам?

Андрей Андреевич был немногословен:

— В связи с размещением американских ракет в Европе вам нужно всячески показывать, что мы, мол, рассердились, и вести себя соответственно.