Шукшин - Алексей Варламов Страница 11

А далее в статье следовало пояснение:

«Так напела эту грустную песню-крик души в 1995-м Маланья Ефремовна Дегтярева, жена несправедливо обвиненного и осужденного на каторгу. Ей тогда было девяносто три года, а без мужа она осталась в 1933-м, в тридцать лет, с тремя детьми на руках… После этой песни дочь Маланьи Ефремовны Анна тихонько добавила: “Они только двое в деревне фамилию-то сменили, когда мужиков загребли — мать да Мария Сергеевна…” Имела она в виду жену Макара Шукшина».

Вот так — всего две женщины в Сростках сменили фамилию, то есть развелись с арестованными мужьями. Даже если предположить, что дочь Маланьи Ефремовны ошиблась и таких женщин было больше, все равно поступок Марии Сергеевны был из ряда выходящим событием. И, может быть, поэтому Куксины вынуждены были одно время скрываться в соседнем селе, потом и вовсе попытались перебраться в город, фактически сбегая из Сросток, а курсы кройки и шитья были только предлогом.

Все это говорится отнюдь не в осуждение. Помимо того, судить здесь кого бы то ни было просто бессмысленно, вспомним, что Мария Сергеевна не любила мужа, жалела о том, что не успела с ним вовремя развестись, и можно предположить: когда шок, пережитый в связи с его арестом, прошел, это сожаление лишь усилилось. Но все же не могли простить ей «измены» ни мать, ни отец Макара Леонтьевича, и между двумя родами — шукшинским и поповским, которые и прежде-то не сильно дружили, — окончательно пролегла линия вражды. Они не общались, Мария Сергеевна не поощряла визиты сына в дом Шукшиных, так что со стороны Василия Макаровича выбор отцовской фамилии мог быть не просто жестом, но своего рода бунтом, сыновьим непокорством. Отсюда, кстати, и нелюбовь к отчиму, каким бы хорошим человеком тот ни был. Нельзя исключить того, что, будучи ребенком или подростком, Шукшин мог услышать нелицеприятные слова в адрес матери и ее второго мужа от своей шукшинской родни, от соседей, от кого угодно — деревня есть деревня, где никакой платок на чужой роток не накинешь. И позднее, не смея ни в чем обвинять мать, Шукшин не мог не размышлять над судьбой отца, а эти размышления не могли не отражаться в его прозе. Даром, что ли, в рассказе «В воскресенье мать старушка» главный герой, слепой певец Ганя, пел «про “сибулонцев” (заключенных сибирских лагерей) — как одному удалось сбежать; только он сбежать-то сбежал, а куда теперь — не знает, потому что жена его… сошлась без него с другим».

А еще в Сростках бытовала легенда, будто бы некая женщина-«сиблаговка», выпущенная на свободу, дошла до села, постучалась ночью к Шукшиным и сказала, что Макар жив и находится в лагере. Версия, что отец мог уцелеть, не был расстрелян, не погиб, очевидно, Шукшина всю жизнь мучила, как не давала покоя вообще вся эта история. Есть свидетельства о том, что, став знаменитым актером и кинорежиссером, он обращался в КГБ с просьбой показать ему следственное дело Макара Леонтьевича, но безуспешно. В книге воспоминаний Василия Белова «Тяжесть креста» встречается загадочное упоминание о некоем письме от отца, которое Василий Макарович якобы получил: «О расстреле отца он знал по рассказам матери. Таинственное, полученное однажды письмо, конечно, не оправдало его предположений о том, что оно прислано родным отцом. Этот случай он рассказывал мне несколько раз». Какое письмо, когда и при каких обстоятельствах полученное, — все это теперь так и останется, наверное, неизвестным, но предсмертное письмо от арестованного отца с наказом, как жить, получит герой шукшинского романа «Любавины» Петр Ивлев, и оно, это письмо, перевернет его жизнь.