Вынуть дьявола из мелочей - Леонид Гурченко Страница 11

Необходимо, кстати, отметить, что к образу маслины, но уже в другом смысле, обращался апостол Павел в Послании к римлянам. – «Если же некоторые из ветвей отломились (иудеи), а ты, дикая маслина (христианин из язычников), привился на место их и стал общником корня и сока маслины, то не превозносись пред ветвями» (Рим. 11, 15–17). В античной культовой практике маслина имела сакральный смысл. В частности, маслина посвящена Афине. Из оливкового дерева вырезали изображения богов. Так что в распятии апостола Андрея на кресте из масличного дерева действует отношение язычества к раннему христианству: язычество – необходимое, крепкое, христианство – случайное, слабое. Но маслина – дерево судьбы, определения поменяются местами, совершится переход к бытию Бога, – судьба.

Ясно, что теперь нужно осмыслить саму возможность Андрея идти из устья Днепровского «в Словены и Варяги», то есть в славяно-кельтские земли Южной Прибалтики, а затем «из Варяг – в Рим». Но каким путём? Избыточным – по Балтике, северными морями и через Гибралтар – вокруг Европы и снова в Рим? Или существовал более «уместный» рациональный путь? По данному вопросу в наше время уже получены ответы, их высказал выдающийся современный археолог и историк Сергей Алексеевич Беляев во «Вступительной статье» к труду митрополита Макария (Булгакова) «История Русской церкви». Странным образом историки упустили «удобный случай» указать на «более исторический» европейский путь из Новгорода в Рим. Точнее – два пути. На них-то и указал Беляев. «Дело в том, что путь, по которому летописец отправляет апостола Андрея в Рим, – знаменитый янтарный путь, который существовал, и весьма активно, с III тысячелетия до Р. Х.». «Он начинался у берегов Балтики, от побережья севернее устья Немана до устья Вислы, шёл далее на юг и выходил на Карнунт, римскую крепость на Дунае. Этот путь для апостола Андрея при его путешествии в Рим был короче, чем через Чёрное море и проливы… Другой путь – от Прибалтики в сторону Чёрного моря и Крыма… Этот путь был таким же оживлённым и известным, как и путь в Италию и на Балканы» [5, с. 44, № 2, с. 44, 45].

Но если мы воспользуемся критериями Б.А. Рыбакова применительно к маршруту апостола из Крыма в Рим – вверх по Днепру, «из Грек в Варяги», затем морским путём вокруг Европы в Рим, с заездом в будущие Русские земли, мы придём к выводу, что путь этот всё-таки не кажется «неуместным» или экстравагантным. Личная инициатива Рыбакова приводит нас к истине в интуитивной, а не в стандартной, интерпретации. Свой вывод Рыбаков формулирует следующим образом: «Большой интерес представляет сообщение греческого писателя Эфора (405–330 гг. до н. э.) о соседстве Скифии с Кельтикой, подтверждённое рядом позднейших писателей, локализующих это соседство в южной Прибалтике, восточнее Рейна. Балтийское море называли «Скифским океаном», а его юго-восточную часть – «Венедским заливом». По археологическим материалам эпохи Эфора восточный край области кельтских погребений доходил до верховий Одера; далее на восток («за Кельтикой») начинались обширные земли праславян («Скифия»), тянувшиеся до самого Борисфена» (Днепра. – Л.Г.). Далее Рыбаков пишет, что греческие географы вскоре после Геродота определяют размещение «Скифии» от Причерноморья до Прибалтики. Эти устойчивые определения повторяются «вплоть до рубежа нашей эры». Таким образом, «под Скифией Эфор подразумевал как собственно скифов, так и всю широкую полуторатысячевёрстную полосу праславян, тянувшуюся в это время от Днепра до «Скифского залива» [20, c. 29]. Борис Александрович усматривает принципиальную связь упоминания летописцем в недатированной части «Повести временных лет» об уличанах и тиверцах, «приморских славянах в низовьях Днепра, с легендой о святом Андрее – просветителе «скифов» [21, c. 131]. – «…а Уличи и Тиверьци седяху по Дънепру, и приседяху к Дунаеви. И бе мъножьство их: седяху бо преже по Бъгу и по Дънепру оли до моря, и суть гради их и до сего дьне, да то ся зъваху от Грек «Великая Скуфь» [22, c. 293; 32, c. 12, 7–10]. Следовательно, можно говорить о том, что «Скифия» тянулась в эпоху апостола Андрея от Днепра до «Скифского залива», то есть до южной Балтики. И последнее. Рыбаков уже по другому поводу упоминает известный и никем не оспариваемый факт: «норманны-мореходы проложили морской путь вокруг Европы, грабя побережье Франции, Англии, Испании, Сицилии и добирались до Константинополя…» [23, c. 10, 101, 105, 106]. Однако, на наш взгляд, судя по отрывочным сведениям античных и средневековых авторов, путь вокруг Европы мог быть известен задолго до норманнов. Как уже было сказано, Андрею выпал жребий «учить об имени Христа» народы Скифии. И когда находился он вместе с Иоанном Богословом на берегу Эгейского моря, в Эфесе, здесь Спаситель явился Первозванному в видении и напомнил: «С тобою есмь, куда бы ни пошёл, ибо и Скифия ожидает тебя» [16].

Так вот, византийский император Константин Багрянородный (X в.) в своём сочинении «Об управлении империей», описывая путь по Днепру русских судов в Константинополь, называет Киев – «крепость Самв(б)атас». «Итак, все они (моноксилы, тип русских кораблей. – Л.Г.) спускаются рекою Днепр и сходятся в крепости Киоава, называемой Самв(б)атас» [11, с. 45].

Высокий берег Днепра на территории Киева отступает от реки в том месте, где Днепр образует луку. Здесь в Днепр впадает Почайна. Полукруглое низменное пространство между Почайной и высоким правым берегом носило название Подола. Прямо за Подолом, окаймляя его с юго-запада, находились вытянутые в одну линию три горы: южная – Замковая гора, ближайшая к летописной «Горе», получившей впоследствии название Андреевской или Старокиевской, далее на северо-запад – Щековица, а за ней – Лысая Гора. Заселение Замковой горы предшествует постройке Киева на Андреевской горе. Крутые склоны Замковой горы делали её неприступной крепостью. И, «как показывают материалы, – констатирует П.П. Толочко, – местом древнейшего поселения была Замковая гора… Не исключено, что именно она была тем древнейшим городским ядром-плацдармом, из которого произошло заселение окружающих возвышенностей» [24; 26, c. 21].

Несмотря на этот известный, твёрдый и ясный вывод, он не стал для исследователей обычным при определении конкретного места нахождения самой крепости Самбатас, хотя довод в пользу Замковой горы подавляет другие доводы. «Большинство исследователей, – констатируют Е.А. Мельникова и В.Я. Петрухин в комментарии к главе 9 сочинения Константина, – отождествляет Самбатас с детинцем на Старокиевской горе», то есть на Замковой горе. Но, видимо, в связи с тем, что неизвестно время жизни этой крепости – до Киева или во время существования Киева в качестве его другого названия, вопрос этот стал дискуссионным как по факту этимологии названия крепости, так и её локализации. Но предположения исследователей, сомневающихся в локализации крепости на Замковой горе, неудовлетворительны в силу колебаний между еврейско-хазарской общиной, жившей в Киеве в первой половине X века, которая могла применять название Самбатас к Днепру и Киеву (А.А. Архипов), и норманнами, – Самбатас основан «находником» Олегом на Лысой горе, так как он не решился закрепиться в Киеве (Г.С. Лебедев); урочище Самбатос основано норманнами, может быть, на реке Почайне, исходя из предположения, что норманны не в состоянии были обосноваться в древнерусских городах и закреплялись в лагерях под их стенами – в урочище Угорском под Киевом, в Гнездове под Смоленском, на Городище под Новгородом (Б.А. Рыбаков). Более «наукоёмкое» предположение о локализации крепости принадлежит О.Н. Трубачеву. Он предложил особый взгляд на проблему: Киев как «полицентрический тип протогородов» состоял из нескольких первоначальных (отдельных) поселений, каждое из них имело собственное название, которые при слиянии поселений были вытеснены одним, Kyjevъ [11, с. 315, № 17]. Другими словами, можно предположить, что Киев – более позднее, объединяющее название, но память о прежнем сохранялась, поэтому Киев τò έπονομαζόμενον Σαμβατάς «так называемый Самбатас» [11, с. 44]. Возможно, что знали об этом названии немногие, так как встречается оно только в сочинении Константина.