Империя Наполеона III - Андрей Смирнов Страница 11

Влияние газет должно было дополнить создание двух клубов, одного мужского и одного женского: «Кюлотт де По» и «Котийон». Вдохновителями мужского клуба стали старые вояки времен Империи: генерал Монтолон, генерал Пиа и барон Лярей. В женском клубе блистали мадам Салваж де Фавероль, мадам Рено и мадам Гордон, которая щедро финансировала проекты Луи-Наполеона. По мнению французского специалиста по истории Второй империи А. Дансетта, влияние этих клубов и газет на общественное мнение страны было крайне слабым, поскольку не удалось создать влиятельного политического движения в поддержку принца {77}.

Тем временем нарастал кризис режима Июльской монархии, и Луи-Филипп был вынужден бороться не только с легитимистами (сторонниками свергнутой династии), но также с бонапартистами и республиканцами. Прежде всего кризис был вызван узостью социальной базы режима — правом голоса обладали всего только 240 000 человек, плативших не менее 200 франков налогов в год [1]. И это из тридцати миллионов французов! Более того, чтобы баллотироваться в палату депутатов, надо было платить не менее 500 франков налогов в год, что значительно снижало количество возможных претендентов на места в высшем законодательном органе страны. Рене Ремон, видный французский историк и политолог, дал следующее определение орлеанизма: это «правительство золотой середины, которое включало в себя всю аристократию как по рождению, так по богатству и уму». Земледельцы и мелкие буржуа, не говоря уже о рабочих, оказывались вне «золотой середины» и не могли оказывать влияния на политику правительства Луи-Филиппа. Как насмешку они воспринимали призыв Ф. Гизо «Обогащайтесь посредством труда и бережливости, и вы станете избирателями!» Главной же фигурой Франции той эпохи, безусловно, стал ростовщик.

Итак, либерализм, который сам Наполеон I называл идеологией, выбранной в качестве магистральной линии развития общества, не устраивал многих. Уже после Февральской революции 1848 года блестящий мыслитель своего времени, крупный ученый и внимательный наблюдатель Алексис де Токвиль сравнивал режим Июльской монархии с промышленной компанией, руководящейся во всех своих операциях денежными интересами своих членов. Олигархическая сущность режима заключалась в том, что знать и ростовщическая буржуазия бессовестно обворовывали нацию, да и сам король не оставался в стороне, исправно получая причитавшиеся ему дивиденды. Одним словом, была создана политическая система, которая позволяла заниматься невиданными спекуляциями и казнокрадством.

С другой стороны, нарастал серьезный кризис всего французского общества в целом. Экономический бум вместо процветания привел к дальнейшему расслоению общества и породил такие отвратительные явления, как пауперизм и нищету. Привел к падению нравов и радикализации настроений широких народных масс. Появляются многочисленные тайные общества, например «Общество времен года» во главе с социалистом Огюстом Бланки, готовившее социальную революцию. На этом фоне правящие элиты прожигали жизнь и выдумывали новые развлечения. Впрочем, атмосферу Парижа тех лет блестяще запечатлел Оноре де Бальзак в своих многочисленных произведениях, носящих фактически документальный характер.

Реально к концу 30-х годов режим Июльской монархии держался на махинациях с избирательными бюллетенями и откровенном насилии. Достаточно вспомнить кровавые побоища в Лионе и Париже. В этих условиях, когда будущее не предвещало ничего хорошего, народ обратился к прошлому. Творчество Беранже [2], распространение в огромном количестве медалей и печатных изданий с изображением императора, выпуск исторических альманахов — все это привело к тому, что французский народ был буквально закормлен наполеоновским культом и воспоминаниями об Империи. В отличие от Карла X, Луи-Филипп I не мог призвать на помощь традиционные монархические ценности, поскольку режим Июльской монархии был основан на их отрицании, да и сами эти ценности девальвировались. Зато режим мог использовать в своих интересах патриотическую традицию, зародившуюся в эпоху войн Республики и Империи. С целью усиления своих внутриполитических позиций правительство Луи-Филиппа, обеспокоенное растущей популярностью принца и идей бонапартизма, решает перехватить инициативу. Теряя поддержку внутри страны и отказавшись от активной внешней политики, режим Июльской монархии попытался использовать наполеоновскую легенду в свою пользу. Насаждая культ Наполеона, правительство Луи-Филиппа I добилось, однако, не столько повышения авторитета Июльской монархии, сколько усиления бонапартизма, который после смерти Наполеона II, как казалось, сошел с политической арены. Апогеем этой политики явился возврат в 1840 году останков Наполеона в страну. В 1840 году в ответ на события во Франции Луи-Наполеон разражается политическим памфлетом «Наполеоновская идея», где в эпиграфе он с едкой иронией пишет, что-де не столько останки императора надо было вернуть, сколько позаимствовать его идеи. В памфлете принц прямо обращается к народу: «Наполеоновская идея в течение долгого времени пользовалась симпатией масс, потому что чувства у народов предшествуют осознанию, как сердце чувствует то, о чем разум только догадывается. Целью наполеоновской идеи является воссоздание французского общества, разъединенного пятьюдесятью годами революции, и примирение порядка со свободой, прав народа с принципами государственной власти» {78}. Более того, Луи-Наполеон рассматривал фигуру императора именно в качестве мессии новых идей: «Подобно Христу, он пролил свет и заставил темноту отступить, поскольку он один сумел примирить старые и новые интересы, закрепив победу социальной и политической революций. Только он один сумел понять волю провидения, проникнуться народными чаяниями и повести за собой народ к великой цели» {79}, — утверждал Луи-Наполеон.

Жан Тюлар, французский исследователь жизни и феномена Наполеона в своей, ставшей широко известной в нашей стране, работе «Наполеон, или Миф о спасителе» выявил причины возникновения наполеоновской легенды. Особенно он отмечал роль промышленной революции в разрушении старых социально-экономических структур. «Она, — подчеркивает Тюлар, — привела к резкому снижению заработной платы на рынке рабочей силы, перенасыщенном бывшими солдатами, демобилизованными из Великой Армии. Эти отверженные вспоминали об Империи как о «золотом веке» всеобщей занятости, высоких заработков и дешевого хлеба. Наполеон без труда стал «отцом народа». Так же относились к нему и в деревнях, где крестьяне, во всяком случае до голосования закона о миллиарде для эмигрантов, цепко держались за свою долю национального имущества, приобретенную во время Революции. Наконец, слава Наполеона была и славой завоевавшей Европу армии крестьян. Ветераны, обреченные из-за полученных ранений на праздность, черпали в воспоминаниях, которым они предавались долгими вечерами (как это прекрасно изобразил Бальзак), оправдание своей социальной ненужности. Это они стали верными хранителями культа, подлинными творцами легенды, восполняя своими рассказами отсутствие запрещенных отныне лубочных картинок и уничтоженных новыми мэрами муниципальных подшивок бюллетеней Великой Армии» {80}.