Лжегерои русского флота - Владимир Шигин Страница 11

Чтобы убедиться в абсурдности решения о массовом расстреле матросов, достаточно хотя бы немного представлять себе специфику корабельной службы и полистать корабельный устав российского флота, не говоря уж о простом здравом смысле. Начнём с того, что без приказа командира, причём приказа письменного, с занесением в вахтенный журнал корабля, никто и никогда не начал бы приготовления к массовому расстрелу матросов. В вахтенном журнале таковых записей, разумеется, нет. Кроме этого заметим, что ни до, ни после «Потёмкина» на российском флоте ничего подобного не происходило НИКОГДА! Со времён Петра ни на одном российском корабле ни разу не расстреливали матросов! Пусть не согласные со мной приведут мне хотя бы один подобный случай, и я сниму перед ним шляпу!

Сцена подготовки расстрела была от начала до конца выдумана Эйзенштейном и целиком заимствована им из дешёвых голливудских вестернов начала XX века, причём, что самое удивительное, без малейшего понимания даже смысла происходящего. Сам Эйзенштейн даже хвастается, как он придумал свой трюк с брезентом.

«Я отчётливо помню, — рассказывал он, — как в отчаянии хватался за голову мой консультант и эксперт по флотским делам, бывший морской офицер… когда мне взбрело на ум покрыть матросов брезентом при угрозе расстрелом!

— Нас засмеют!.. — вопил он. — Так никогда не делали!

И потом подробно объяснил, что при расстреле на палубу действительно выносили брезент. Но совсем с другой целью: он расстилался под ногами обречённых с тем, чтобы кровь их не запятнала палубы…

Помню, как я огрызнулся:

— Если засмеют — так нам и надо: значит, не сумели сделать…

Сцена осталась в фильме. Вошла в плоть и кровь истории событий».

Эйзенштейну думать было некогда, он творил «классику», но мы-то с вами можем хотя бы задуматься: для чего определённых якобы для расстрела матросов вообще пытаются накрывать брезентом?

Дело в том, что в XVI–XVIII веках в британском флоте при расстрелах провинившихся офицеров и взбунтовавшихся матросов действительно выносили брезент, но, как правильно говорил режиссёру эксперт, вовсе не для того, чтобы накрывать им головы приговорённых, а для застлания палубы, чтоб не пачкать её лишний раз кровью. Постановщики фильма кое-что где-то слышали о процедуре старинных морских казней, но ничего конкретного для себя так и не уяснили. Эйзенштейну вся эта «жуткая» сцена понадобилась для того, чтобы хоть как-то объяснить неискушённому зрителю причину последовавшего вскоре беспощадного истребления офицеров. Небезынтересно, но именно эта мифическая сцена с брезентом была взята и в основу знаменитого одесского памятника потёмкинцам, и сегодня являющегося одной из визитных карточек этого города. Увы, выдуманная история рождает и выдуманные памятники…

Интересен и тот факт, что в своих воспоминаниях большинство участников восстания не говорят однозначно, для чего выносился брезент. Воспоминания М.И. Лебедева: «Когда же старший офицер громко отдал приказание одному из боцманов принести брезент, матросами, по всей вероятности, это распоряжение старшего офицера было принято, как знак того, что оставленных насильно офицером на старом месте их товарищей будут расстреливать. Это приказание оказалось роковым для старшего офицера. Из толпы, напряжённо наблюдавшей ту сцену, раздался громкий и уверенный голос (это кричал Матюшенко. — В.Ш.): „Братцы, довольно терпеть! Ведь они хотят расстреливать наших товарищей! Бей их, извергов!“ „К оружию!“ — раздалось в ответ, и сначала несколько человек, а потом за ними и вся команда, с криками „ура“, „да здравствует свобода“, бросились к ружьям. Караул разбежался…» Лебедев уклончиво говорит о возможной вероятности расстрельного предназначения брезента, которое якобы вроде бы возникло в головах у неких матросов. Но если бы на приговорённых к расстрелу действительно накидывали брезент, то слова «по всей вероятности» здесь совершенно неуместны.

Ещё раз вспомним мемуары машиниста Степана Денисенко:

«Забравшись наверх, я увидел, что команда не построена в рядах, как того требовала дисциплина, а как-то сбилась в кучу. Вдруг старший офицер скомандовал:

— Караул наверх! Давай брезент!

Около меня стоял минно-машинный унтер-офицер Афанасий Матюшенко и трясся, как в лихорадке, от охватившего его волнения. Вдруг, обратившись ко мне со словами: „Ну, Стёпа, зевать тут нечего!“ — он побежал, крича:

— Давай винтовки, бери винтовки! Бей их, подлецов!

Этого как будто только и ожидали…»

Если верить Денисенко, Матюшенко сильно разволновался именно тогда, когда на палубу выносили брезент. Причины для волнения у него были серьёзные, но вовсе не потому, что он боялся расстрела своих сослуживцев.

Вспоминает потёмкинец матрос Е. Лакий: «Вызвали караул и окружили человек 20 матросов. Было приказано накрыть их брезентом. Послали за брезентом, но матросы все разбежались. Брезент так и остался на месте. Кинулись все к оружию, достали патроны, зарядили винтовки».

Ещё раз вспомним признание потёмкинца Лебедева: «Старший офицер громко отдал приказание одному из боцманов принести брезент, матросами, по всей вероятности, это распоряжение старшего офицера было принято, как знак того, что оставленных насильно офицером на старом месте их товарищей будут расстреливать…»

Что примечательного в этой фразе? Прежде всего, то, что поводом к восстанию, по словам матроса Денисенко, послужил вовсе не начинающийся расстрел, как поведал нам Эйзенштейн, а вслед за ним и несколько поколений историков, а вынос брезента. Волноваться при виде выносимого брезента у организаторов мятежа действительно были все основания. Но вовсе не потому поводу, о котором нам поведал Эйзенштейн. Дело в том, что согласно корабельному уставу начала XX века в русском флоте в летнее время пища раздавалась команде прямо на верхней палубе. Ели матросы там же, на расстеленном брезенте, чтобы не пачкать пролитым борщом отдраенные до белизны тиковые доски. Отметим, что никто из матросов не утверждает, что брезент выносили именно для расстрела. Причём если Лебедев говорит, что брезент «по всей вероятности» мог бы быть выносим для расстрела, то Денисенко не говорит об этом вообще. Зато он проговаривается о куда более важных вещах. По его словам, Матюшенко вовсе не находился в командном строю, как Вакуленчук, а наблюдал за развитием событий со стороны. Вынос брезента, как мы уже говорили, по словам Денисенко, ввергнул Матюшенко в нервную дрожь. Скорее всего минно-машинный унтер-офицер понял, что сейчас следом за брезентом принесут бачки с борщом, проголодавшиеся матросы усядутся обедать и на этом инцидент будет исчерпан. Тогда-то он и крикнул в толпу о расстреле и о винтовках.

Из всех потёмкинцев о том, что брезент выносился для массового расстрела, пишут только Матюшенко и его ближайший подручный Лычёв.

В своих мемуарах А. Матюшенко будет вовсю фантазировать: «У команды захватило дух… Приказ, отданный Гиляровским боцману, значит, что этих товарищей накроют пеньковым пологом (надо понимать, брезентом. — В.Ш.) и дадут по ним, совершенно беспомощным, несколько залпов. В каждом из бледных матросов, столпившихся у башни, сердце колотилось в груди от жалости, ужаса и гнева, но никто не знал, что делать».