Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии - Елена Соломински Страница 11

Под негласным надзором был и еще один родственник Тейтеля – его сводный брат по отцу Сергей Львович Тейтель (1868 – ок. 1949), который, по данным полиции, имел кличку «Медный». Из секретного письма-запроса от 22 апреля 1915 г. начальнику адресного стола Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в Санкт-Петербурге следует, что «надворный советник С. Л. Тейтель, 47 лет, проживал в гостинице «Париж», куда прибыл 7 августа 1915 г. из Москвы». Далее следовало интересное уточнение: «Наблюдение ведется с 1903 г. Связь с Бурцевым и другими лицами» ¹¹³В. Л. Бурцев, русский писатель и общественный деятель, к этому времени уже успел пострадать за свою «народовольческую деятельность», отсидеть в Петропавловской крепости, быть сосланным в Сибирь и бежать оттуда в Щвейцарию; в сентябре 1915 г. он был арестован во время перехода границы из Финляндии в Россию. В воспоминаниях Я. Л. Тейтеля имя его брата, который ко времени публикации мемуаров еще жил в Риге, не упоминается.

Характеризуя атмосферу 1880-х годов в России, Тейтель писал: «Провинция скучала, если не было какого-нибудь террористического акта… О мощи террористической революционной организации ходили самые фантастические легенды. В каждом более или менее загадочном заезжем… видели членов этой организации, видели делегатов заграничного революционного комитета» ¹¹⁴В 1890-е годы под наблюдением тайной полиции находились многие друзья дома Тейтелей: самарский присяжный поверенный Андрей Хардин ¹¹⁵, писатель Евгений Чириков ¹¹⁶, журналист Николай Аше-шов (кличка «Рослый») ¹¹⁷, самарский фотограф Владимир Тейс ¹¹⁸, деверь Екатерины Владимировны Тейтель и соученик Александра Ульянова по Казанскому университету ¹¹⁹Упрочение марксизма и споры между марксистами и народниками – всё это превратило дом Тейтеля в самарский «демократический клуб», «дискуссионный клуб» ¹²⁰, где «царила безграничная свобода слова» ¹²¹По мнению самарского историка А. А. Смирнова, знавшего Я. Л. Тейтеля лично, в отличие от других «домов-огоньков» Самары, «маленьких литературно-общественных салонов», куда допускался лишь свой круг, «дом Тейтеля был своеобразным «открытым» клубом, интернациональным, междупартийным и, по общему духу, конечно, демократическим по сравнительной легкости доступа в него, «в одной комнате – судейские, в другой – редакционные, там в шахматы… Особенно часто бывали споры… Изредка бывали танцы… Народники танцевали лучше марксистов» ¹²².

Можно ли назвать членов семьи Якова Львовича Тейтеля участниками революционного движения? Не ключом ли к ответу на этот вопрос служит текст «Путевых картин» Генриха Гейне, а именно часть 3-я«Путешествие от Мюнхена до Генуи». Глава ХХХ, откуда и взято посвящение автора, этот эпиграф-афоризм великого немецкого романтика о русском либерализме и стремлении к свободе, которая «с каждым днем всё больше и больше развивается, это – либеральные идеи новейшего времени», и романтически-пафосное признание поэта: «Да, я за русских. И в самом деле, в удивительной смене лозунгов и вождей, в этой великой борьбе обстоятельства сложились так, что самый пылкий друг революции видит спасение мира только в победе России и даже смотрит на императора Николая как на гонфалоньера свободы…» ¹²³Романтические предчувствия революции обернулись тяжелейшей эмиграцией для семьи Тейтель, смертью Е. В. Тейтель на чужбине и трагедией репрессий для многих родных, оставшихся в России.

Знал ли Тейтель о полицейском надзоре над членами своей семьи? На эти вопросы нет и, вероятно, уже не может быть однозначных ответов. Доброе дело помощи «малых заплат» нуждающимся – это еще не латы революции, обеды и дискуссии в доме у Тейтеля – не тайные собрания марксистов… Но и это могло вызвать подозрение полиции и быть приписано к политике. Замужняя дама, самостоятельно и регулярно путешествующая по городам России, была в то время явлением редким. Вполне возможно и то, что Е. В. Тейтель стала жертвой простой обывательской зависти и клеветы. Очевидно, не только положение «единственного еврея в судебном ведомстве России» и растущий антисемитизм, но в еще большей степени, тайный полицейский надзор за уважаемой супругой присяжного поверенного Я. Л. Тейтеля и его братом, хотя и практически безрезультатные, но имевшие последствия для карьеры судебного следователя, повлияли на перевод Тейтеля из Самары в Саратов, а впоследствии и решительное требование руководства судебного ведомства Саратова к Якову Львовичу об уходе в отставку.

На черном мраморе надмогильного памятника Екатерине Владимировне Тейтель в Берлине, кроме дат ее жизни, выгравирована надпись на русском языке: «Пока мы живы, ты живешь в нас».

Через столетия и границы: судьба книги и ее автора

Воспоминания Тейтеля, вышедшие под титулом «Из моей жизни. За сорок лет», были написаны им в послереволюционные годы в Киеве. Отрывки из них увидели свет уже в эмигрантских изданиях – в русских газетах Берлина и Парижа, еврейской печати в Риге. Так, один из отрывков был помещен в первом выпуске «Летописи Революции» ¹²⁴Редактор этого издания Борис Николаевский, планировавший опубликовать рукопись полностью, сообщил М. Горькому в ноябре 1922-го, что посылает ему в особом пакете «2-й т<ом> записок Я<кова> Л<ьвовича> Тейтеля. Для № 1 мы из него взяли (т<ом> II, стр<аницы> 24–30) отрывок о судах по аграрным делам. Он не очень интересен, но нам хотелось просто иметь лишнего буржуа в номере» ¹²⁵Вероятно, сам Тейтель с юмором воспринял бы такую оценку. Горький, хорошо знавший Тейтеля по Самаре, с интересом прочел рукопись и отозвался о ней в ответном письме к Николаевскому, отправленном из Саарова тогда же, в ноябре 1922-го: «Воспоминания Тейтеля написаны блестяще с литературной стороны и несколько наивно по содержанию. Но в наивности автора есть своя прелесть, искупающая все недостатки книги. Со страниц ее встает живая фигура человека почти святого, это как бы второй доктор Гааз, человек, всю жизнь свою бескорыстно и с восторгом служивший людям. К тому же он еврей, что придает книге особое значение. Несомненно, ее будут читать, и многих она научит многому хорошему. Решительно высказываюсь за издание. Просите автора о праве сокращений» ¹²⁶Однако «ввиду дороговизны и кризиса в издательстве» отдельное издание мемуаров было отложено ¹²⁷, полностью книга в серии «Летопись Революции» не была издана. Она вышла в 1925 году в парижском издательстве «Я. Поволоцкий и Ко».