Так было. Размышления о минувшем - Анастас Микоян Страница 108

Заместителем Председателя СНК, а затем Совета министров СССР в общей сложности я проработал 27 лет, в том числе первым заместителем с февраля 1955 по июль 1964 г. На выборах в Верховный Совет СССР в декабре 1937 г. я был избран по рекомендации Сталина депутатом в Совет национальностей по 126-му округу Еревана и выдвигался от этого округа вплоть до 1974 г. В Верховный Совет РСФСР меня выбирали в Ростове-на-Дону.

Уже через несколько месяцев после моего назначения стало ясно, что совмещать эти две должности трудно и, по существу, нецелесообразно. В январе 1938 г., на первой сессии Верховного Совета СССР первого созыва, я был утвержден в должности заместителя Председателя СНК СССР с освобождением от обязанностей наркома пищевой промышленности.

Весной 1938 г. мои функции как зампреда были четко определены. В Постановлении СНК СССР от 14 апреля было записано: «Обязать заместителя Председателя СНК СССР тов. Микояна сосредоточиться на вопросах товарооборота, на улучшении работы Наркомторга и, в особенности, Центросоюза, на улучшении работы Наркомлегпрома СССР, Наркомпищепрома СССР, Наркомзага и Наркомлегпромов союзных рес публик, освободив его от других обязанностей». Вопросы внешней торговли были вне моей сферы контроля.

У нас с Розенгольцем были нормальные отношения, но сухие. Он никогда не обращался ко мне ни за советом, ни за информацией. Я также избегал бесед с ним.

Сталин добился того, что вопросы внешней торговли даже в Госплане и Совнаркоме подробно не рассматривались. Розенгольц один ходил к Сталину с планами, главным образом с валютным планом и планом валютных накоплений. Сталин одобрял это, и Розенгольц строго руководствовался указаниями Сталина, входил в Госплан и Совнарком со своим планом. Все решалось в тайне от них. Сам Розенгольц очень был доволен такой обстановкой. Он работал неплохо как чиновник.

Это его устраивало, устраивал такой способ решения вопросов, потому что никакой критики в отношении этих планов не имело места, ибо никто не присутствовал при их обсуждении. Не было и никаких жалоб. Сталин одобрял планы, составленные Розенгольцем самостоятельно.

Розенгольц ввел в наркомате порядок послушания и исполнения, вместо того чтобы пользоваться методом обсуждения вопроса на коллегии, с активом работников наркомата. Работники, которых я хорошо знал, проявляли недовольство, что совсем другой стиль работы стал, что нарком не слушает, не терпит возражений.

И вдруг в конце 1937 г. Розенгольц был арестован «как бывший троцкист и теперь имевший отношение к троцкистской деятельности». Он действительно когда-то голосовал за Троцкого, но был предан Сталину и никакого отношения к троцкистской группировке давно уже не имел. Я удивлялся только, что делал Сталин с людьми, которые честно работали для советской власти.

Как-то осенью, в 1938 г., часов в девять вечера, когда я находился в Совнаркоме, позвонил Поскребышев и сказал, что Сталин с Молотовым находятся в ложе Большого театра и Сталин просит меня зайти туда. Шла опера «Иван Сусанин». Сталин очень любил эту оперу, и мы с ним раз восемь или девять были на ней. Сначала мне нравилось, а потом надоело.

Я никак не мог догадаться, по какой причине меня приглашают. Надо сказать, по сравнению с тем, что было раньше, в 1938 г. Сталин редко вызывал меня лично. Он чувствовал, что я тяжело переношу те репрессии, которые он применял в отношении руководящих кадров и вообще в стране. Возможно, поэтому он стал относиться ко мне несколько холоднее. К тому же в это время перестали устраивать регулярные заседания политбюро, как это было раньше (каждый четверг с 12 до 5–6 часов дня). Вместо этого 2–3 раза в месяц устраивались совещания узкого состава политбюро, как правило, без предварительной повестки. В этих заседаниях я участвовал.

В антракте Сталин мне говорит: «Ты знаешь, что после ареста Розенгольца исполнение обязанностей наркома было возложено на Судьина, который до этого занимал должность зампредседателя Госконтроля. Оказалось, что и он замешан во вредительстве. Тогда мы решили взять человека со стороны и сделали и.о. наркома Чвялева, который до этого работал директором Института внешней торговли в Ленинграде. И очень удивлены – Чвялев, которого мы взяли, казалось, умный, честный человек, молодой, – он также участвует во вредительской антисоветской группировке». (Я не понимал, почему он меня об этом информирует.) Сталин продолжал: «Чвялева нельзя терпеть во главе наркомата. Меркалов – его заместитель – тоже подозрительный человек. Возможно, он также с ними вместе. Ты не мог бы взять на себя исполнение обязанностей наркома внешней торговли с исполнением обязанностей зам. Председателя Совнаркома? Резервы исчерпаны у нас, а ты и дело, и людей знаешь, и дело поправишь быстро».

Я сказал, что у меня очень много обязанностей получается и все их надо исполнять. Поэтому мне очень трудно давать согласие, хотя я и не возражаю, если ЦК считает это необходимым. Он сказал: «Надо. Ты справишься. Ты не обязан в мелочи вникать. Подберешь людей, ими будешь руководить, и дело пойдет. Только строго прими дела от Чвялева, используй приемку дела для необходимой проверки состояния дел в наркомате, все недостатки выяви и какие люди вредят, чтобы от них избавиться. А потом, после сдачи дел, мы арестуем Чвялева, а через некоторое время, возможно, и Меркалова».

Подумав, я сказал, что, если ЦК считает необходимым, я не возражаю, но прошу две вещи: освободить меня от руководства наркоматами пищевой и легкой промышленности, внутренней торговли и заготовок, чтобы я мог целиком сосредоточиться на работе Наркомата внешней торговли, потому что дела там действительно развалены; вторая просьба – прекратить аресты работников Внешторга. Я знаю со слов работников наркомата, что там арестовано много не только руководителей, но и средних работников. Многими овладел страх. Люди боятся проявить инициативу, активность, чтобы это не сочли за вредительство. В наркомате господствует паника, перестраховка. В таких условиях мне трудно будет заставить людей работать активно, в интересах государства. «Вообще, – добавил я, – нельзя арестовывать работников наркомата без согласования этого вопроса с наркомом».

Сталин сказал: «По первому вопросу нет надобности освобождать тебя от тех обязанностей, которые возложены на тебя как заместителя Председателя Совнаркома: настолько ты хорошо знаешь работу этих наркоматов, так много у тебя энергии, что вполне можешь совмещать и эту работу, и работу во Внешторге. Так что эта твоя просьба не будет удовлетворена. (Я не стал возражать против этого, промолчал.) Что касается твоей второй просьбы, – продолжал Сталин, – то ты, пожалуй, прав. Чтобы создать хорошую атмосферу для твоей работы, дадим указание НКВД прекратить всякие аресты работников Внешторга. В отношении согласования вопроса ареста работников наркоматов с наркомами – подумаем».

Сталин не мог не понять, что вопрос этот был важен и в той обстановке совершенно необходим. С 1 декабря 1938 г. было установлено, что разрешение на арест работников союзных и республиканских наркоматов, а также приравненных к ним учреждений дается по согласованию с соответствующим наркомом или начальником учреждения.

Я прибыл в наркомат, образовал подкомиссии, стал выслушивать доклады о состоянии дел. Недостатков было много.