Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Альберт Рис Вильямс Страница 107

Владивосток ждал. Буржуазия выползала из укрытий, полагаясь на находящиеся здесь иностранные армии. Рабочие были настороженны, а Советы – бдительны, однако союзники их заверили, и в особенности британские дипломаты, что они прибыли просто сотрудничать и предотвратить насильственный захват города японцами. Между тем было бы неплохо, если бы я написал серию заметок об интервенции, сказал Джером. Большинство этих прибывающих пожарников читают по-английски. Да, добавил я, и если Ленин прав, то мои соотечественники будут здесь в силе, прежде чем прочитают мои заметки. Мне следовало это обдумать.

Через несколько дней я познакомился с молодым Константином Сухановым, председателем Исполнительного комитета Советов, который производил довольно сильное впечатление. В свои двадцать четыре года он был хладнокровен и сдержан, как ветеран.

– Наверное, я написал слишком радужный репортаж о том, как хорошо работает рабочий контроль на заводах и фабриках? – спросил я. – Как это получилось, что им удалось решить все проблемы, которые все еще не решены в Петрограде и в Москве?

К этому времени я уже довольно сносно говорил по-русски, для того чтобы задать ему свои вопросы, равно как и для того, чтобы поздравить их рабочий класс, самих трудящихся, и одобрить их шаги по программе ликвидации неграмотности, работе двух газет, рабочему университету и созданию трех рабочих театров.

Мы с Сухановым стояли на одном из многочисленных холмов, на которых расположен город Владивосток. Мы видели ряд заводов и старые дома, где жили рабочие, они стояли в долинах, как в любом типично промышленном городе Америки. Некоторые дома богатых на вершине горы постепенно приберет к рукам правительство, а обширные поместья использует для строительства жилищ для рабочих и домов отдыха, об этом сказал мне Суханов. Но невозможно все сделать сразу. Он подчеркнул, что, когда они захватывали власть, не было пролито ни капли крови, однако им все еще предстоит бороться с организованной эсерами и меньшевиками оппозицией в Советах. Не все шло так гладко. Да, это правда, что в конце концов мы продвинемся вперед с промышленным производством, сказал он.

Они четко следовали за каждым законом, изданным Исполнительным комитетом Советов, за каждой речью Ленина. Его статья от 28 апреля, в которой подчеркивалась необходимость введения учета, не была первым выступлением на эту тему. Сначала он говорил об этом в январе, и владивостокские заводы, находившиеся под рабочим контролем (пять было национализировано, когда управляющие стали уклоняться от всяческого сотрудничества; другие частично перешли под рабочий контроль, а управление сохранилось на ограниченной основе), уже работали по системе строго бухгалтерского учета.

В основном этот ограниченный успех Суханов относил на счет большого количества портовых грузчиков, шахтеров, рабочих железнодорожных мастерских, искусных мастеровых и неквалифицированных работяг в основной промышленности города, которые принимали активное участие в Советах – ведущую роль которых, можно сказать, поддерживали и укрепляли большевики. Разумеется, старые эсеры и меньшевики, в основном люди интеллектуальные, были весьма громогласны и, в свою очередь, находились в оппозиции к большевикам. У большевиков были сильные союзники в профсоюзе шахтеров. На всех заводах и во всех профсоюзах, сказал Суханов, сознательность рабочего класса обострялась благодаря вернувшимся политэмигрантам, многие из которых вошли в заводские комитеты.

– К счастью для революции, – продолжал он, – даже интеллектуалы, бежавшие из царских тюрем или из ссылок и уехавшие к вам на родину, были вынуждены зарабатывать себе на жизнь, как рабочие. Мне так кажется. Они вернулись превосходными рабочими, нетерпимыми к нашему разгильдяйству, и заслужили уважение к себе со стороны людей. У нас даже работает бывший профессор английского языка, который получил такое прекрасное образование у вас на родине, что теперь он – председатель нашего совета профсоюзов. Сибирские рабочие русские до глубины души в том смысле, что они не работники умственного труда. Так что вы видите, Америка помогла нам, сама того не желая. Изгнанники способны убедить людей, что они теперь хозяева, а это означает, что им придется привыкать к дисциплине и к целенаправленному труду.

Молодой Суханов говорил, и вся его закаленность, его уравновешенность и задумчивость помогли мне понять, как это он в двадцать четыре года не только стал председателем Владивостокского Совета, но и членом Дальневосточного территориального бюро коммунистической партии. Он не рисовался, хотя такая поза ассоциируется с молодым возрастом, наоборот, в нем чувствовалась дерзкая созидательность, творческая активность, сдерживаемая осторожностью, которую он обрел здесь. Временами его молодое лицо казалось изрезанным морщинами, его движения были не суетливы, а хорошо сложенное тело никогда не напрягалось, но было замечательно быстрым, проворным, гибким, движения его были хорошо скоординированы. В редкие промежутки он даже смеялся, тогда веселость и отвага загорались в его глазах. Несмотря на юность, у Суханова была безошибочно угадываемая внешность руководителя. Он был более торжественным, чем Джером, который, несмотря на свои грустные глаза, любил высмеивать и обожал кормить меня преувеличенно страшными историями. Например, Джером настаивал, что после Октября все безработные, заполонявшие улицы в конце режима Керенского, были организованы профсоюзом шахтеров в советы от пятидесяти до сотни, им выдали старательский инвентарь и отправили на богатую золотом реку Амур. Там каждый человек намывал достаточно золота, чтобы получать от пятидесяти до ста рублей в день. Когда один из них выдвинул старый социалистический лозунг: «Каждому полный продукт его труда», то его чудесным образом подхватили. Однако вытащенные на ковер в Советы, старатели прислушались к голосу большинства и установили плату – пятьдесят рублей в день.

Я попросил Суханова рассказать мне о себе. Неохотно он признал, что родился в буржуазной семье, как и его первый заместитель – Всеволод Сибирцев, которого к этому времени я уже знал. Отец Суханова был немногим более чем незначительный буржуа, представлявший Николая II, заседая в качестве магистрата, в то время как его сын Константин и дочь, как выяснилось, участвовали в заговоре против царя. Я не уверен, какое наказание они понесли от своего отца, но во время Октябрьской революции Константин дважды побывал в тюрьме, потом был студентом Петроградского университета, затем меньшевиком. Он торопился домой и после провала выступления Корнилова сделался преданным большевиком.

После Октябрьской революции роли переменились; отца его обвинили в заговоре против Советов, а Константин судил его. Константин протестовал против того, чтобы его отца посадили в тюрьму, и я не слышал, чтобы его кто-нибудь за это критиковал.

Константин честно уверил меня, что он, Сибирцев и три девушки подверглись критике и самокритике, очистились от буржуазного образа жизни и легко примирились с тем, что их доход сократился до доходов пролетария. На самом деле я нашел, что они живут так же аскетически просто, как Ленин.

В «коммуне» были лишь армейские койки с соломенными тюфяками и несколько простых столов и стульев.

Время уходило, а намерения получить нечто большее чем набросок книги, чтобы закончить хотя бы предварительный проект, на некоторое время были отложены. Разумеется, я говорил себе, что у меня имелись убедительные подробности. Разве я не обнаружил, что глава YMKA Фред Гудсел – мой старинный приятель? И разве консул, Джон К. Колдвел, не казался человеком в высшей степени обязательным? И помимо всего, пророчество Ленина отчасти было доказано американским морским кораблем «Бруклин», бросившим якорь в заливе. Адмирал Остин М. Найт (командующий Азиатским флотом) пригласил меня отобедать на борту корабля и буквально засыпал меня вопросами о положении в России. Все эти люди всеми путями пытались дать мне понять, что они не разделяют мои идеи, не одобряют их, однако все заверили меня, что хотели бы услышать факты. Для того чтобы показать широту взглядов адмирала, экземпляр книги Томаса Киркапа «История социализма» демонстративно лежал на столе во время нашего разговора.