Великий князь Николай Николаевич - Юрий Данилов Страница 107

«Я поддерживал его (графа Витте), – говорил великий князь Николай Николаевич своим ближайшим друзьям, стремясь впоследствии отделить лично себя от инициатора манифеста 17 октября, которого он вообще не любил, – лишь потому, что считаю его единственным человеком, который способен был провести реформы. В ту минуту положение было таково, что кроме него никого подходящего не было, а реформы были нужны (курсив автора)».

Но и тут великий князь избрал строго лояльный путь, стремясь повлиять на императора, от которого зависело окончательно, дать или не дать ожидавшиеся реформы. Говорят, однако, что только благодаря решительному влиянию великого князя проект реформ графа Витте был принят.

С изданием акта 17 октября народные волнения, однако, не прекратились. Революционные страсти разгорелись и требовали все дальнейших уступок. Тут великий князь в своей роли главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа явился твердым и непреклонным охранителем данного порядка. Он не только водворил строгими мерами порядок в столице, но ему подчиненные и им воспитанные войска сумели остановить развитие беспорядков в Москве и в Прибалтийском крае. Кроме того, мысль о посылке карательных поездов барона Меллера-Закомельского в Сибирь и Ренненкампфа из Харбина также принадлежала, как кажется, великому князю Николаю Николаевичу. Конечно, все эти строгие меры были очень тяжелы для исполнителей, но они были необходимы для пресечения анархии, разбоев и убийств, обыкновенно следующих с революцией.

Кто знает, не удержалась ли бы революция 1917 г. на гребне, если бы во Временном правительстве нашлись сильные люди, которые своевременными и решительными мерами не дали бы возможности разойтись революционным страстям!

Читатель, вероятно, заметил, что в течение последующих лет после событий 1905 г., и особенно в период мировой войны, великий князь был всегда на стороне необходимости уступок ожиданиям народа. Он был сторонником земельных реформ П.А. Столыпина и горячо приветствовал мысль А.В. Кривошеина о наделении солдатских семей дополнительной землей после войны, уверенный, что этим он может возбудить тот «пафос», которого недоставало в среде наших военнопризывных. Он не только не препятствовал, но оказывал всяческое содействие развитию гуманитарной деятельности на войне общественных организаций, зная, насколько бедны наши войсковые лечебные средства и как необходимо установление тесной связи между правительством и обществом в течение той суровой войны, которая велась. Он принял также деятельное участие в подготовке успеха состоявшегося решения государя об удалении из Совета министров трех наиболее реакционно настроенных министров: юстиции – Щегловитова, внутренних дел – Н.А. Маклакова и обер-прокурора Священного Синода – Саблера – с заменой их более прогрессивными деятелями: А.А. Хвостовым, князем Н.Б. Щербатовым (едва ли не им рекомендованным) и А.Д. Самариным, а также о замене бездеятельного и юношески легкомысленного военного министра В.А. Сухомлинова умным и опытным администратором А.А. Поливановым. Наконец, все поведение великого князя в знаменательный день 27 июля в Ставке, когда он смело и открыто поднял голос в пользу примирения правительства с общественными силами и необходимости для власти добиваться доверия страны, ясно показывало, что в борьбе власти с народом он на стороне последнего.

Что касается позиции великого князя на Кавказе в период, предшествовавший революции, то и в этом случае он, как мы уже знаем, сперва отклоняет от себя предложенное участие в возникшем движении, являвшемся, во-первых, нелояльным по отношению к царствовавшему императору, но всего более по причине возникших у него сомнений в том, поймут ли мотивы этого движения солдаты, отражающие мнение «русского народа», хотя и жаждущего известных реформ, но могущего не признать насильственного свержения с престола своего законного монарха.

Конечно, Бонапарт говорил бы не таким языком, но великий князь, как я уже сказал, никогда не чувствовал в себе склонности к диктаторству и всегда должен был помнить о своем происхождении, мешавшем ему стать таковым.

«Я не имею желания провозглашать себя диктатором, – говорил он одному из русских общественных деятелей князю Гр. Трубецкому. – Мне это претит. Это нерусское слово и нерусское понятие».

Только когда образовалось Временное правительство и когда царь и великий князь Михаил Александрович отреклись от престола, только тогда великий князь Николай Николаевич в полном согласии с советом отрекшегося императора, выраженным в его прощальном приказе, признал Временное правительство и с той минуты отдался с обычной своей страстностью желанию служить России при новом режиме.

«Я солдат, который привык повиноваться», – говорил он по этому случаю.

В своем месте я уже приводил слова бывшего начальника штаба действующей армии генерала Алексеева о том, что характер великого князя не допускал подозрений в двуличии и что, признав новый порядок, он ни на шаг от этого признания более не отступит.

Блестящее тому доказательство великий князь и явил, удалившись безропотно в отставку, как только он получил извещение от главы Временного правительства о том, что нахождение его в должности Верховного может осложнить необходимое для русского народа успокоение и повредить делу продолжения войны.

Вот, казалось, удобный был момент для захвата власти узурпатором! Но великий князь, оценив настроение не только в армии, которая все же за ним, вероятно, бы пошла, но всего народа, предпочел удалиться в Крым, унося в своем сердце, несомненно, глубокую рану. Пролитие крови, о котором говорил князь Львов, было избегнуто, и Временному правительству очищено было поле для развертывания собственных сил.

К сожалению для России, они оказались ничтожными!

Через несколько месяцев утвердился большевизм, покрывший интернациональным налетом ослабевшее тело России.

Началась Гражданская война. Возглавлявший Добровольческую армию генерал Алексеев в период этой войны довел до сведения великого князя то, что армия мечтает видеть его в известный момент у себя во главе. Великий князь ответил, что борьбу против большевиков как интернационалистов он принципиально считает допустимой, но что на предложение генерала Алексеева стать во главе войск он может ответить утвердительно лишь в том случае, если это предложение будет отвечать желаниям широкого национального объединения, а не какой-либо отдельной партии.

«Если меня призовет Добровольческая армия, – поручил он передать посланцу генерала Алексеева, – но против меня будет Сибирская армия, то на братоубийственную борьбу из-за своей личности я не пойду».

Как читателю уже известно, великий князь Николай Николаевич, будучи вынужден к эмиграции, вначале сторонился всякой деятельности и если принял в ней некоторое участие, то почти против своей воли.

«Я лично для себя ничего не ищу, – сказал он при свидании уже помянутому князю Гр. Трубецкому ^[22]. – Но ко мне постоянно обращаются с разных сторон. Если я могу оказаться полезен для целей объединения, то моя совесть требует, чтобы я выполнил свой долг. Но я не могу связывать это дело с какой-либо из партий, классовыми или личными интересами. Я могу служить России только в ее целом».