Мои воспоминания. Брусиловский прорыв - Алексей Брусилов Страница 105

Он так закричал, что я опешил. Это был первый и единственный раз, когда русский человек, рабочий, был таким нахалом относительно меня. Но нужно сказать, что его сейчас же другие его товарищи угомонили и оставили меня в покое.

Вселили нам какого-то комиссара, с нелегальной супругой и ее матерью. Он, вероятно, был конюхом когда-то у графа Рибопьера, так как рассказывал мне, что бывал на скачках с лошадьми в Париже. Грубый, наглый, пьяный человек, с физиономией в рубцах и шрамах. Он говорил, что был присужден к смертной казни за пропаганду среди солдат на Юго-Западном фронте еще в 1915 году, а я отменил смертную казнь и заменил ее каторгой.

Теперь он, конечно, большая персона, вхож к Ленину и т. д. Вот уж можно сказать, что отменил ему смертную казнь себе на голову. Пьянство, кутежи, воровство, драки, руготня, чего только не поднялось у нас в квартире, до сих пор чистой и приличной. Он уезжал иногда на несколько дней и возвращался с мешками провизии, вин, фруктов. Мы буквально голодали, а у них белая мука, масло, все что угодно бывало. А главное, спирту сколько угодно.

У нас холод бывал такой зимой 1920 года, что лед откалывали от стен у калориферов. Топка давно прекратилась. У них была поставлена железная печка и дров было сколько угодно. Мы замерзали и голодали. Все наши переживания повседневной жизни не стану описывать, ибо они подобны у всех остававшихся в России русских людей. Они описывались много раз и до меня, в особенности талантливо и верно у Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус.

Но, в противовес всем тяжким примерам, хочется не забыть чего-либо отрадного, человечного, что испытывали мы не раз. Сейчас мне вспомнилось, как сестра Лена заказала крохотную печурку какому-то эстонцу. Он очень дешево с нее взял и когда принес печурку ей и увидел меня рядом в комнате, в полушубке, в валенках и папахе, то на другой же день притащил и для меня железную печку большого размера, но ничего с меня не взял.

Он говорил, что служил матросом на «Полярной звезде». Больше я никогда его не видел. Не могу без улыбки вспоминать, как Лена и ее сослуживцы по архиву – восемнадцатилетняя Оля, шестнадцатилетняя Дуня и четырнадцатилетний Ваня, все советские «чиновники», раздобывали где-то на задворках бывшего штаба какие-то доски, поломанную мебель и тащили к нам для топлива. В шутку это называлось «Архив идет».

У кого ножка от ломберного стола, у кого сломанная табуретка, у кого доска от скамейки, – и всегда веселы, несмотря на похлебку из хвостов селедок и черствую, зеленоватую корку хлеба. У этой бедной девочки Оли отец умер вскоре, буквально от голоду, а у нее самой развилось острое малокровие. Моя жена превратилась в щепку, ее сестра и брат также. Любимые собаки сдыхали от голода, одна за другой. Меня еле-еле подкармливали обманно, уверяя, что и сами едят.

Меня и самую маленькую собачку Мурзика общими силами кое-как питали. У этой собачонки даже была старая коробка от конфет, куда все крошки собирались, и это называлось «Мурзилкин паек». Тут познакомились мы с Владимиром Сергеевичем Воротниковым, о котором я буду дальше говорить подробнее, но и в то время от помог Алеше, как и многим офицерам помогал, и стал помогать и мне. Он и Владимир Васильевич Рожков присылали дрова.

Случайно встретившийся на улице и пришедший ко мне инженер, чех Ф. В. Павловский, оказывал много серьезных услуг. Собственноручно пробивал стены для железных труб. Когда спрятанные от обысков мои ордена и звезды в отдушине провалились в нижний этаж, он очень осторожно уверил всех нижних жильцов, что уполномочен властями пробивать стены, проверяя их в противопожарном смысле, и нашел-таки сверток с орденами. Железные печурки не могли обогреть больших комнат, но все же температура у брата Ростислава в комнате и у Лены была 2–4 мороза, а у нас с женой доходила до 5 тепла.

Рожков, случайный знакомый и сосед наш по Остоженке, сыграл большую роль в спасении моем от холода и голода. Он постоянно приносил продукты, присылал дрова, приглашал нас обедать. Его семья и ближайшие родственники, чисто русские люди – москвичи, все бывшие богатые коммерсанты. Этот кружок, оказывавший мне много внимания и ласки, запечатлелся в моей душе глубоко.

В скором времени наш комиссар убил какого-то милиционера, в Туле кажется. Его самого арестовали, потом выпустили, так как была протекция «самого Ильича». Но в этих разбойничьих схватках, набегах и пьянстве он простудился, схватил воспаление легких, скоротечную чахотку… И «сдох», по выражению нашей горничной-девочки, которая его возненавидела за то, что он ей ничего не платил, требовал, чтобы она работала на него, и, обозлившись, собрался как-то ударить. Да жена моя не дала ее в обиду, заступилась, объявив ему, что сейчас же напишет Ленину, как господа коммунисты обращаются с пролетариями.

Итак, когда он «сдох», его хоронили без отпевания, в красном гробу. И вот тут-то, после этого, в комнатах, где он жил, и в коридоре начались странные происшествия спиритического характера. В пустой комнате – хлопанье дверьми, шаги, кашель, движение мебели. Бедные женщины – его нелегальная вдова и ее мать – прибегали к нам и к нашей бывшей прислуге, умоляли приютить их, так как они боятся оставаться в тех комнатах.

Жена моя уговорила их пригласить священника. Они послушались. Отец Владимир Кудрин служил молебен и кропил святой водой комнаты. Потом в церкви служил панихиду по умершем буяне. Есть обряд заглазного предания земле, я раньше о нем никогда не слыхал. После всего этого все успокоилось, на этом кончилась наша эпопея с господином комиссаром. И подумать только, сколько их, ему подобных, свирепствовало тогда на Руси!.. Бедные их жены поневоле…

Тут наступило тяжелое время, брат Ростислав отощал до того, что на почве склероза и истощения у него стала идти носом кровь. Десять дней не переставая; остановить кровь никто не мог. Сестры, чередуясь, держали тазик на груди его и днем и ночью. Врачи вставляли тампоны очень неудачно и только мучили его. Предписывали усиленное питание, – легко сказать!.. Откуда его было взять? Все, что у нас было, нужно было делить на многих.

Опять появилась наша милая фельдшерица Евгения Михайловна, дежурила по ночам у больного; также и Варвара Ивановна. Говорить уж нечего о сестрах его – и моя жена и Лена не отходили от него. Ростя слабел. Кровь наконец прекратилась, но он лежал пластом, не шевелясь. Твердо решил, что умрет, что умирает, и просил отца Владимира Кудрина соборовать его и причастить. Это было исполнено с большой торжественностью и настроением.

На другой же день больному стало лучше и он быстро стал поправляться. Многие друзья и знакомые старались наперерыв его подкармливать и спасли его на этот раз. Особенно старались его кормить жена В. С. В. Лидия Владимировна, а также Екатерина Николаевна Засецкая. Забот от этих женщин мы видели много.

Наступила весна 1920 года. С юга стал наступать Врангель, поляки с Запада. Для меня было непостижимо, как русские белые генералы ведут свои войска заодно с поляками, как они не понимали, что поляки, завладев нашими западными губерниями, не отдадут их обратно без новой войны и кровопролития.