Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение - Алексей Юрчак Страница 103

В середине 1980-х годов издание ЦК ВЛКСМ выпустило плакат с надписью: «Приспособленец меняет личину — разоблачи!»

Светлый квадрат в центре плаката (в цветном оригинале — красный) символизирует контекст авторитетного дискурса, внутри которого герой под маской положительного комсомольского секретаря обращается к аудитории со страстной речью на правильном партийном языке. На герое форменный комсомольский костюм, с комсомольским значком на левом отвороте пиджака; он стоит в подтянутой и уверенной позе; его речь усыпана стандартными коммунистическими фразами, представленными здесь хорошо знакомыми всем названиями героических строек того времени (БАМ, ВАЗ, Уренгой, КАМАЗ, Катек ^[219]), политических кампаний (гласность, хозрасчет, кооператив) и достижений советской научно-технической модернизации (ЭВМ к ГЭС).

^{Рис. 31. «Приспособленец меняет личину — разоблачи!» Художник А. Уткин}

Однако за пределами светлого квадрата, в окружающем черном пространстве, герой показывает свое «истинное лицо» приспособленца, преклоняющегося перед материальными ценностями буржуазного строя. Здесь он напоминает героев с карикатур «Крокодила», которые мы видели в главе 5: он одет в американские джинсы, с нашивкой в виде американского флага над правым коленом, на нем западные кроссовки, а его ноги скрещены в непринужденной «западной» позе. Это черное пространство символизирует буржуазный дискурс, состоящий из названий западных брендов и лейблов, написанных латинским шрифтом, в отличие от кириллицы партийного языка во внутреннем светлом квадрате. Буржуазный дискурс на плакате занимает гораздо больше места и находится (в буквальном смысле) «за спиной» советского партийного языка. Такое расположение призвано продемонстрировать якобы скрытую истинную суть героя: партийный язык служит для него ширмой, за которой прячутся его буржуазные интересы. За каждой партийной фразой на плакате прячется буржуазная фраза: БАМ превращается в Montana (марка западных джинсов, популярная в те годы у советской молодежи), Кооператив — в aperitiv ^[220], ЭВМ — в money, ГЭС — в Camel, ВАЗ — в FIAT, Уренгой — в whisky, Катек в KENT и так далее. Присутствуют здесь и Pepsi, beer, Adidas, video, Sony, heavy metal, знаки иностранной валюты (доллара и фунта стерлингов) и название советского магазина Beriozka, торгующего за валюту. Влияние «западной культуры» сводится здесь к продуктам потребления и деньгам. Все эти буржуазные символы были действительно хорошо знакомы советской молодежи того времени. Тезис плаката очевиден: этот комсомольский активист является приспособленцем, который скрывает за маской честного коммуниста свое истинное буржуазное лицо и низменные интересы.

Главным объектом этой критики был феномен «двуличности» и «притворства», якобы распространившийся в комсомольской среде. В прежние годы интерес к западной поп-культуре трактовался иначе. Стиляг, например, представляли не только как исключение из общего правила, отличное от нормального большинства молодых людей, но и как что-то нахально показное и всеми легко узнаваемое — их было сразу видно по «попугайскому виду», «порнографическим шляпам», «развязному поведению» (см. главу 5). В новой критике конца 1970-х — начала 1980-х годов интерес к западной культуре предстает как что-то скрытое, личное, не всегда заметное невооруженным взглядом. Стиляга выставлял свое прозападное «я» напоказ; новый приспособленец скрывал его под маской комсомольского активиста. Стилягу следовало приструнить; нового приспособленца следовало разоблачить, Согласно этой критике, тип приспособленца в среде советской молодежи был относительно новым явлением конца 1970-х — начала 1980-х годов. Однако, как мы видели в главе 5, воображаемый Запад был неотъемлемой частью комсомольской жизни на протяжении всего периода позднего социализма, начиная с послевоенных лет. То, что интерес к «западной культуре» среди комсомольцев попал в поле зрения партийной критики именно в начале 1980-х, говорит не столько о переменах в настроении самой молодежи (скажем, о неожиданно появившемся интересе к воображаемому Западу), сколько о переменах в логике самой партийной критики (а именно в осознании партийным руководством того, что смыслы и способы социалистического существования, особенно среди молодежи, выходят из-под партийного контроля).

И тем не менее, какой бы новой ни казалась эта критика, в ней воспроизводился давно знакомый подход. Как и прежде, проблема понималась на уровне внутренней психологии отдельной личности, а не советской системы вообще. Если интерес к буржуазной культуре был проявлением двуличности субъекта (согласно агитационному плакату) или проявлением его незрелости (согласно партийным социологам), то можно было обойтись без анализа того, как в действительности проявляется «влияние буржуазной культуры» в советском контексте. А в действительности «буржуазная культура», и особенно западная рок-музыка, в 1970–1980-х годах совсем не всеми и не обязательно воспринималась как что-то, противоречащее «советским ценностям», а подчас даже переплеталась с ними самым причудливым образом. И в этом переплетении ценностей в действительности было гораздо больше риска для советской системы, чем в «двуличии» или «наивности» приспособленцев.