Горькое лето 1941-го - Николай Ефимов Страница 103

Потери в остававшейся на аэродроме технике оказались значительные — СБ ведь горел как факел. Был и один погибший — не считая, разумеется, тех, кто не вернулся с боевого задания: под бомбежку попал инженер, похороны организовали сразу…

К обеду на аэродроме собрались все оставшиеся и получили приказ лететь на Румбово, под Ригу — это уже было отступление… Ар-2 Буланова уцелел, все у него было нормально. А потерявших машины летчиков рассаживали по другим бомбардировщикам…

Переночевали в Румбово. Только проснулись — вдруг сообщают, что немцы. Выскакивают, смотрят — действительно, цепь идет. Эскадрилья построилась — и вперед, на них. Вдруг кто-то закричал: «Да это Вадька!» Узнал товарища! Оказывается, эскадрилья на эскадрилью воевать вышла… Все тогда еще непонятно было, все перепуталось, перемешалось.

Тогда же утром дали команду лететь в Опочку, что в Псковской области. Но как лететь? У штурмана даже карты не оказалось — по тревоге подняли, ничего не дали. На счастье экипажа, к Ар-2 подбежал один «безлошадный» летчик: «Ребята, возьмите с собой!»

«А у тебя карта есть?» — «Есть!» — говорит и достает «двадцатипятикилометровку». Конечно, по ней не очень-то сориентируешься, но что делать? Впрочем, ясно было одно: курс — на восток.

Кажется, полк уже терял управление — тогда многие части, да и не только части, но и дивизии, и даже армии теряли управление, превращались в неорганизованную массу людей. Самолеты взлетали сумбурно, кто откуда, с любого направления. Как они тогда не постукались друг с другом, этого Владимир Петрович не понимает до сих пор. Летели тоже, кто как решил…

Опочку он нашел достаточно быстро. Но там оказалось чистое поле, на котором никого и ничего не было. Зато неподалеку находился аэродром Идрица с бетонной полосой — вот и пошли на посадку на этот аэродром.

Заходят — и тут по Ар-2 открывают с земли огонь из пулеметов — видимо, приняли за немецкий. «Выпускай скорее шасси, чтобы видели, что мы идем на посадку!» — закричал штурман летчику. Тот выпустил шасси, огонь прекратился, сели.

Вскоре появился еще один самолет — летел заместитель командира полка на СБ. По нему, разумеется, уже не стреляли, но другая беда случилась: отказал выпуск шасси. И все было бы понятно, если бы в этом самолете не сидел инженер полка — тот самый человек, который учил весь личный состав, как это делается! Но тут он сам не смог выпустить шасси. Война есть война, она всех по местам расставляет… По счастью, СБ нормально сел «на пузо».

К вечеру экипажи перелетели в Опочку, где уже находились несколько самолетов из полка, а поутру началась настоящая боевая работа — летали бомбить скопления немецких танков в районе Шауляя.

Места были знакомые, только теперь там находился враг и все было буквально забито техникой — танками, автомобилями. Пилот вел самолет по курсу, штурман наблюдал в бомбовый прицел и, выбрав цель, нажимал на кнопку для сброса бомб. Как бомбы падали, как они взрывались, он уже не видел. А снизу по самолетам стреляли из всего, чего можно было: летели на высоте трехсот метров, любая винтовка достать могла. Повсюду вокруг, как жучки красные, мелькали трассеры. Но немецкие истребители, по счастью, не появились ни разу.

Роковым оказался девятый вылет — было это 25 или 26 июня. В очередной раз отбомбились по скоплениям немецкой бронетехники, но, возвращаясь, получили пробоины — очевидно, достали из пулемета. Пролетая мимо Даугавпилса, увидели, как стал садиться на горящий аэродром подбитый СБ командира полка Жихарева… Но их самолет еще продолжал лететь.

— Потом — раз! — движки у нас остановились! — вспоминает Владимир Петрович. — Командир решает садиться, но куда? Даугавпилс — район холмистый, нет никакой площадки. Что-то находим, снижаемся — и перед нами дом! Сейчас врезаться должны, но летчик как-то умудряется немного машину задрать, она на критической скорости переваливает через дом и плюхает в огород. Кабина штурмана впереди. Я сижу и вижу, как из-под кабины уходит всё. Уже когда мои ноги чуть ли не грунта стали касаться, самолет остановился.

При посадке летчик сильно ударился о прицел, его удалось отправить в больницу, а Буланов устроился ночевать у самолета. Спал, впрочем, недолго — не до того было. Как любой советский командир он знал, что противнику ничего оставлять нельзя. А самолеты Ар-2 считались тогда еще новыми, только поступили на вооружение. Поэтому машину следовало уничтожить.

Проснувшись, он перенес к самолету почти целый стог соломы, стал поджигать — не горит, зараза! Горючего, видать, в баках не осталось. Тогда Владимир решил побить все приборы — взял молоток и стал все крушить до основания. Пожалел лишь новую радиостанцию РСБ-10, снял ее, чтобы забрать с собой.

Утром, часов в десять, прибежал летчик с перевязанной головой: «Петрович, идем, последняя машина уходит, немцы подходят!»

Сели в машину, приехали в какой-то городишко, не доезжая до Опочки, пришли в военкомат, где Буланов аккуратненько оставил в уголке свою тяжелую радиостанцию… Сил больше не было с ней таскаться!

После этого было еще несколько вылетов из Опочки, а затем полк переправили в Калинин на переформирование; оттуда — в Краснодон, переучиваться на Пе-2.

— Конечно, нам тогда очень нелегко было, — закончил рассказ генерал. — Но, хотя мы и отступали, были твердо уверены, что победа будет наша. Лично у меня сомнений в том не было — с самого первого дня войны!