Стужа - Рой Якобсен Страница 103

Однако на сей раз Эйрик не пощадил пленных. Приказал Дагу и Торкелю перебить целую сотню и для устрашения выставить их головы на кольях в близлежащих городках и весях, а затем самолично — притом, что тамошние предводители клятвенно заверяли его в своей благонадежности — объявил населению, что при малейшем намеке на предательство предаст огню всю Восточную Англию, город за городом, деревню за деревней, убивая всех без разбору.

Следующая сшибка произошла у деревушки Бёрнем, севернее Бранкастера. Но Ульвкель с большей частью войска и тут сумел ускользнуть. Эйрик же на сей раз пощадил пленных. Великодушно помиловал многих воинов датского происхождения, а также кельтов и англосаксов; лекари перевязали раненых, оказали им помощь, после чего, к великому удивлению пленников, ярл отпустил их по домам, а сам продолжил поход на восток и на юг, вдоль побережья, той скалистой равнины, что без малого год назад, ночью на исходе лета, открылась перед Гестом и Хавардом, посылал войско то в одном, то в другом направлении через болотистый край, словно челнок через сырое тканьё, налаживал действия флота, переброску воинов, лошадей, заложников и раненых и мало-помалу подчинял себе область за областью, город за городом.

Пленных он по-прежнему щадил, отпускал на свободу, в результате многие из них снова брались за оружие. После небольшой стычки при Хемсбю, опять-таки на побережье, среди раненых уже в третий раз обнаружился некий человек средних лет, малорослый, лысый. Ранен он был в спину и в ногу. Эйрику доложили о нем, он подошел и спросил, как его зовут.

— Крокслер, — ответил тот.

— А ты терпелив, — заметил ярл. — Ты человек Ульвкеля?

— Да. На вечные времена.

— Ульвкель — великий воин и достойный противник, — произнес ярл. — Поэтому ты наверное понимаешь, что выбора у меня нет.

Крокслер кивнул, только сказал на своем странном смешанном наречии, что есть у него одна просьба: пусть его поставят лицом к морю, чтобы, покидая сей мир, он мог видеть то же чудо, какое увидел, когда пришел в него, ведь он родился на этом побережье и сражался за эту землю и ее гордого защитника, Ульвкеля.

Ярл сказал Дагу исполнить просьбу Крокслера; казнь состоялась в присутствии всех остальных пленников, которым затем даровали пощаду.

Тою же ночью Гест окончательно уверился в одном деле, странном и весьма щекотливом. Он встал с ощущением удушья, подошел к костру, возле которого, негромко разговаривая со своими людьми, сидел молодой Хакон, и обратился к нему таким же вкрадчивым тоном, каким обращался к его отцу, когда хотел поставить на своем; юнец тоже не устоял.

— Что я могу для тебя сделать? — учтиво спросил Хакон, отойдя на несколько шагов от костра.

— В войске Торкеля есть один исландец, — сказал Гест, — я неоднократно видел его, но узнал только сегодня, потому что он очень изменился, и, судя по всему, он тоже меня узнал.

— У вас с ним какие-то счеты?

— Нет, но он меня избегает, а это странно, ведь он женат на моей сестре, стало быть, мы родичи, имя ему Гейрмунд, прозвали же его Крепкая Шкура.

Хакон улыбнулся и спросил, где этот Гейрмунд находится. Гест провел его по травянистой лужайке к белому каменному знаку, возле которого спал зять с пятью другими исландцами. Теперь Гест узнал и их, хотя они были мальчишками в ту Пасху, когда он мерился силами с Тейтром во Флокадале у Клеппъярна.

— Сядь и назови свое имя, — резко бросил Хакон и поставил ногу на Гейрмунда, тот застонал, протер глаза, сгоняя сон в каштановую бороду, которая скрывала его лицо. Разглядев говорящего, он вздрогнул, а когда увидел Геста, вздрогнул опять, и Гест подумал, что это хорошо, ведь он было вновь усомнился, что сей богатырь вправду тот разряженный юнец, который, как наяву, представал у него перед глазами, оттого что трусил посвататься к Аслауг.

— Этот человек утверждает, что ты не желаешь с ним говорить, — сказал Хакон.

Гейрмунд смотрел то на одного, то на другого, в глазах его явственно читалось упрямство.

— Да, я и сейчас не желаю, — сказал он.

Сын ярла смотрел на него с удивлением, определенно не зная, как быть дальше.

— А придется, — вмешался Гест. — Или Хакон запытает тебя до смерти, но прежде ты увидишь, как умрут твои друзья. Что скажешь на это?

Гейрмунд молчал. Скрестил руки на груди и уставился в темноту над рокочущим морем. Потом наконец проговорил:

— Гест не из тех, кто приносит удачу. Он проклятие. Мы были при Клонтарфе и уцелели. Сейчас мы здесь, но неделю назад, когда увидел Геста, я ходил к Торкелю, просил отпустить нас. Он отказал. Только поэтому мы до сих пор здесь.

Хакон нерешительно взглянул на Геста, который и бровью не повел.

— Он же твой шурин, — сказал Хакон Гейрмунду.

— Уже нет.

Гейрмунд опять устремил взгляд на море, недвусмысленно показывая, что для него разговор закончен.

Но тут поднялся один из его друзей, бледный и худой парень, назвался Торгримом из Боргарфьярдара. Гест и его помнил по Флокадалю.

— Коли Гейрмунд говорить не хочет, так, может, я скажу? — Взгляд его нервно перебегал с безмолвного друга на Хакона и обратно.

— Только чтобы я не слышал, — буркнул Гейрмунд.

Хакон по-прежнему был в замешательстве, однако Гест кивнул, они отошли подальше, сели. Торгрим сказал, что Гейрмунд — малый гордый, хотя Гесту опасаться нечего. Дело вот в чем: он, конечно, все-таки получил Аслауг, и она родила ему двоих сыновей, только потом она развелась с ним и вышла за более состоятельного человека из Скагафьярдара, причем забрала и приданое свое, и выкуп за невесту, и сыновей. Гест почувствовал, как удушье проходит.

— Значит, ей живется хорошо? — спросил он.

— Думаю, да. У нее есть теперь еще две дочери, а когда мы уходили в поход, народ говорил, она опять ждет ребенка.

Гест задумался, помедлил, но все же спросил:

— Как зовут ее мужа?

Торгрим назвал имя, знакомое Гесту только понаслышке, и повторил, что это скагафьярдарский хёвдинг и слава о нем добрая. Хакон вопросительно взглянул на Геста:

— Это хорошие новости или плохие?

— Пожалуй, хорошие. — Гест снова обратился к Торгриму: — Гейрмунд видится с Аслауг и с сыновьями?

— Да, но мы уже три года не были дома и…

— И я полагаю, что по возвращении он не захочет передать ей знак, что я жив?..

— Пожалуй… Но может, я передам?

Гест оглядел себя, воззрился в темноту и пробормотал, что ничего другого у него нет:

— Вот возьми.

Одинов нож, единственная — помимо топора — вещь, до сих пор связывавшая его с сестрою и с Йорвой, истончившийся, похожий на плоское шило нож.

— Она узнает его. Еще я даю тебе деньги, — Гест протянул ему кошелек, — ты можешь оставить их себе, я знаю, ты хороший человек и сдержишь обещание.