Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин Страница 102

В то же время было и некоторое отличие. Так, на той территории Австро-Венгрии, на которой шли бои (Галиция и Прикарпатье), подозрениям подвергалась часть славянского населения, которое до войны не подвергалось репрессиям со стороны австрийского правительства. В России же на оспариваемой противоборствующими сторонами территории (русская Польша, Литва) проживало население, которое и до войны подвергалось дискриминации — еврейское население иудейского вероисповедания. Здесь не стоит даже говорить о правомерности этой дискриминации — дело гораздо важнее: в степени подрыва обороноспособности государства репрессиями военного времени.

Поэтому наиболее тяжелые последствия эвакуационных мероприятий постигли именно еврейское население западных губерний Российской империи, хотя, по совести говоря, положение украинских, белорусских, польских беженцев было ничуть не лучшим. Ученый — современник событий, считает, что необходимо отличать юридическую категорию беженца от того человека, что назывался «беженцем» в России периода Первой мировой войны. Н. А. Данилов, указывая, что население занятой противником территории составляло 21 700 000 человек, а всех беженцев было более 4 000 000, пишет: «Беженец — это человек, добровольно покинувший свой очаг по тем или иным причинам. Таких беженцев у нас в Великую войну было немного. Те же массы, которых называли беженцами, были просто принудительно выселяемыми людьми, обреченными на самое беспросветное скитальчество». ^[415]

Главноуполномоченным по устройству беженцев был назначен член Государственного совета С. И. Зубчанинов; товарищами главно-уполномоченного — члены Государственной думы: от Екатеринославской губернии Г. В. Викторов и от Псковской губернии А. И. Зарин. Эти люди стояли во главе правительственной организации помощи беженцам «Северопомощь» вплоть до падения царизма.

Период поражений австро-венгерских войск фактически длился не более трех месяцев, к декабрю 1914 года фронт относительно стабилизировался по Карпатам, где всю зиму 1915 года и половину весны шли ожесточенные сражения. Русские же армии в кампании 1915 года терпели поражение за поражением по всему фронту, от Немана до Днестра. Вдобавок к пространственному фактору — еще и временной: Великое Отступление проходило с двадцатых чисел апреля по октябрь месяц. Пять месяцев, с мая по сентябрь включительно, стали тем периодом, в течение которого мирное население пограничных областей подверглось «великому переселению на восток» и репрессиям. Военный врач вспоминал: «Вошь давно поедает беженцев. Насильно прикованные к армии, беженцы не парятся, не моются, не купаются. Все спят вповалку, не раздеваясь. Многие таборы сделались рассадником вшивой заразы… Без веры в будущее, с покорным отчаянием в душе плетутся бабы и мужики, плетутся тощие лошади. На длинных веревках слабыми детскими ручонками тащат шестилетние ребятишки упирающихся коров… Среди беженцев свирепствует детская холера. Непогребенные трупики валяются на каждом шагу. Иногда их складывают в большие кучи…» ^[416]2

Безусловно, шедшие по пятам за русскими австрийцы также проводили репрессии — прежде всего против карпатских русинов. Но к чему российским властям следовало бороться с собственными лояльно настроенными к российской короне гражданами? Бесспорно, преследовалась военная целесообразность: насильственное выселение мужчин предполагало, что они не будут использованы австро-германцами на фронтовых работах (вряд ли можно полагать, что немецкое руководство намеревалось призывать в свою армию заведомо ненадежных русских поляков и литовцев). Однако на деле эта целесообразность обернулась гибелью, унижениями, горем, страданиями многих и многих тысяч людей. Очевидно, что в русской Ставке, где высшие чины нарочито кичились показной религиозностью (к примеру, обвешанный иконками штабной вагон Верховного главнокомандующего), в данном случае оценивали ситуацию по простой циничной формуле: «Лес рубят, щепки летят».

Как говорится: «Вы Бога обманули, генерал!» В применяемых мерах не было ни капли христианского сострадания, ни капли разумной целесообразности, ни дольки признания собственных ошибок и некомпетентности. В 1941 году сталинская Ставка также прикажет колхозникам сжигать собственные деревни, чтобы не давать немцам крыши над головой, нимало не задумываясь о том, что будет с детьми, женщинами и стариками, лишенными крова русской зимой. Ведь эти люди находились на оккупированной территории, а потому их можно было легко списывать в расход. Пользу они приносили не советской власти, сдавшей фашистам половину европейской части страны, а немцам, на которых вынуждены были работать. При этом, разумеется, ни во время войны, ни вплоть до падения большевистской власти никто не позаботился внятно объяснить гражданам СССР, как можно, имея 22 июня существенное превосходство в военной технике, сдать врагу половину европейской части страны. А в 1915 году техническое превосходство, напротив, имел противник, и сдали только нерусские территории: Польшу, Литву, Галицию.

Подчиняясь давлению военного командования, гражданские власти спешили исполнить все предписания не только «буква в букву», но и с превышением. Пресловутое чиновничье раболепие, так превосходно описанное А. П. Чеховым, давало столь уродливые всходы, что порой удивляло и самих авторов репрессивных проектов. Характерным примером является сухое чиновничье признание фактов выселения, данное в форме констатации самого что ни на есть обычного для войны явления. Канцеляристы генерал-губернаторства Галиции отмечали: «Согласно указанию главнокомандующего Юго-Западного фронта, отсутствие данных, изобличающих в шпионстве, не могло служить основанием к оставлению лиц, заподозренных в нем, в районе, даже близком к театру военных действий. Такие лица подлежали высылке во внутренние губернии России, под надзор полиции. В особенности же эта мера должна была применяться к лицам, принадлежащим к составу неприятельских войск. Ввиду его все лица, заподозренные в шпионстве, военным генерал губернатором высылались этапным порядком под надзор полиции: евреи — в Томскую губернию, поляки и русины — в Симбирскую, Уфимскую и Пермскую губернии, позднее все — в Енисейскую, без различия национальности. Прочие задержанные вместе с такими лицами или передавались в руки судебных властей, или высылались административным порядком также внутрь Империи». ^[417]

Обратим внимание — подвергшиеся насильственной эвакуации лица отправлялись не куда-нибудь, а в Сибирь. В то же время ближе к осени, когда откатывавшиеся под натиском врага фронты стали замирать, беженцев размещали в прифронтовых губерниях. Губернаторы собирали крестьянские подводы по всей губернии, после чего беженцы развозились по уездам. Единственное условие — на правом берегу Днепра «военное командование оседания беженцев не допускало». ^[418]