Поколение пустыни. Москва - Вильно - Тель-Авив - Иерусалим - Фрида Каплан Страница 102

Дети были такие весенние, что им не было удержу. Я водила их на «Тартюф», на концерт Казадезюс ^[527], старинной французской музыки, на «Путевку в жизнь» (Совкино) и «Ничья земля» ^[528] — военный фильм. Но кроме «Путевки» им ничего не понравилось, у них уже развивался свой [собственный] вкус, они охотнее ходили на разные уголовные [детективные] фильмы и только просили карманные деньги, без сопровождения.

Когда нужда в стране увеличивается, увеличивается и число благотворительных балов. Я принимала участие в некоторых. На шитье платьев уходило у женщин гораздо больше денег, чем на пожертвование, но, как дамы говорили: «портнихи тоже хотят жить». И все продолжали танцевать.

30 апреля Рут устроила свой первый «выход в свет». Она надела мой очень красивый национальный костюм и была настоящей красавицей. Она пригласила своих подруг и кавалеров, а мы с Марком и мамой все тактично ушли в тот вечер из дома. Меир допускался, хотя он у них еще считался «цуциком».

В Пурим был грандиозный бал Агадати (танцовщика) ^[529], и Макабиада — спортивный съезд и праздник ^[530]. Масса туристов, богатая иллюминация на улице Алленби, и не было почти ни одной семьи без гостей из-за границы. У нас была целая семья из Вильно. Пришлось их повозить по стране, показывать все, что можно было, открытие Макабиады: знамена, марш всех заграничных и местных корпораций, музыка, бега, футбольные матчи — все это в присутствии Верховного Комиссара и важных гостей на трибуне. На евреев из голуса, которые привыкли к приниженности и только «купленным ценностям», когда в заграничных курортах их только терпели или, вернее, терпеть не могли, это действовало ошеломительно. Здесь они были почетными гостями и видели своими собственными глазами, какова Палестина — еврейская, новостроящаяся, радостная, веселая, — и у многих были слезы на глазах и на устах благословение:!שהחיינו וקיימנו והגיענו לזמן הזה («…что дожили до сего дня!»)

Венгерское кафе, самое популярное в то время на улице Нахалат Биньямин ^[531], где были прекрасные пирожные, каких Палестина до того времени не знала, и настоящее венское кофе, было переполнено публикой. Незнакомые разговаривали между собой и с нами, все веселились, как одна семья. Разные сенаторы из Польши, спортсмены «Гакоах» из Вены ^[532], леди Эрли и семья Пельчетов и многие другие: нам приходилось в один вечер говорить на семи языках.

Когда все кончилось и все разъехались, я лежала без сил, как выжатый лимон, и спасалась только тем, что читала только что полученную книгу о Саре Бернар ^[533]. Это была не только гениальная артистка, но и кипучий темперамент, неисчерпаемая, бесконечная энергия, которая еще в 83 года к чему-то стремилась и чего-то достигала. Она работала всегда в самых тяжелых условиях: материальных, национальных (как еврейка во Франции времен Дрейфусовского процесса ^[534]) и при закулисных интригах. При скверной прессе, чахотке, недостаточной красоте, эти женщина победила даже вечность.

* * *

Через некоторое время наши дела начали поправляться. Как мама говорила: дотанцевались, слава Богу! (Она скептически относилась к нашим танцам.) Наш госпиталь наполнился пациентами. У Марка была большая практика и вне дома. Его часто вызывали в окрестности, в арабские деревни, у нас были пациенты из Египта, Ирака и Сирии, даже из Персии. Мы начали понемногу выплачивать те долги, которые раньше нас так мучали. Наши компаньоны платили аккуратно ипотеки, и мы все могли вздохнуть свободнее. Записи пациентов для родов и для операций делались за месяцы вперед. Забота о завтрашнем дне и о платежах и векселях сошла с моих плеч. Но в смысле светских обязанностей мы сильно переменили нашу жизнь. Мы перестали бывать на всех собраниях (кроме медицинских), мы ходили только туда и тогда, куда и когда хотели: в театры, концерты. Мы поддерживали отношения с очень небольшим кругом людей, и наша жизнь стала легче. Вместо домашних приглашений, я ввела среди своих приятельниц обычай встречаться в кафе, что нам всем экономило время и деньги.

Марк особенно рад был этим переменам, которые вошли в нашу жизнь не резко, а постепенно и почти незаметно, зато окончательно. Часто, когда мы оба усталые сидели по вечерам в нашей уютной столовой и читали или в саду, при стоячей лампе, а в викенды и праздники мы вдвоем уезжали куда-нибудь за город, где было мало людей и никаких обязательств, он говорил, что только теперь начал жить. Он стал больше заниматься наукой, писать для медицинских журналов, ездить на медицинские съезды за границу, на конгрессы. Я же принимала участие в общественных делах только постольку, поскольку у меня были время и силы. Мы стали старше.