Атаман - Валерий Поволяев Страница 102

Кто же оказался таким сильным, что даже стойкие подданные микадо не выдержали, дрогнули? Семенов поймал себя на мысли, что ему становится все труднее брать себя в руки — что-то сработалось в нем, стесалось, и вот результат — начали отказывать тормоза.

Он стиснул пальцы в кулак, разжал, снова склешнявил их, сжал, разжал... На улице по-мальчишески ловко, несмотря на грузность тела, прыгнул в автомобиль и приказал «шофферу» Евстигнееву:

— В штаб! Срочно!

В штабе его ждал Таскии.

— От братьев Меркуловых пришла телеграмма, — сообщил он.

По кислому лицу Таскина без слов было понятно, что это за телеграмма.

— Давай телеграмму! — Семенов сделал резкое движение рукой,

— Григорий Михайлович, телеграмма секретная.

— Плевать! Мне же она адресована, а не уряднику Попкину. И не тебе. Давай ее сюда! — Семенов начал горячиться, нетерпеливо пощелкал пальцами, загорелое лицо его набухло нездоровой темнотой, под глазами рельефно обозначились мешки, ус нервно задергался: кто же повел против него гнусную игру? Наверняка один из тех, кто еще вчера клялся в верности до гроба... тьфу!

— Телеграмма у шифровальщика. Он сейчас ее принесет. В кабинет, — специально подчеркнул Таскин.

Семенов стиснул зубы, но ничего не сказал.

Через несколько минут он держал телеграмму в руках, нервно шевелил губами, стараясь вникнуть в текст, но слова проскальзывали мимо сознания, Семенов ничего понять не мог и начинал читать телеграмму снова. Наконец текст прочно впечатался в мозг, но и теперь Семенов отказывался поверить тому, что ему сообщали братья Меркуловы — в это просто нельзя было поверить. Неужели Меркуловы оказались обыкновенными лжецами?

Меркуловы сообщали, что ситуация во Владивостоке резко изменилась и появление Семенова в городе нежелательно — это первое, и второе — они рекомендовали атаману немедленно отказаться от вооруженной борьбы с красными.

Это был удар ниже пояса.

— Ничего себе клубок завязался! — не удержался атаман от восклицания. — Змеиный.

Семенов тяжело опустился в кресло. Несколько минут сидел молча, лишь поглядывал в окно на залитую солнцем площадь, Пахло цветущей черемухой. Порт-Артур накрыла сиреневая дымка, рождающая благостное состояние, но никакой благостности атаман не ощущал — на душе было мрачно, темно, горизонт душевный заслонили черные тучи. Лицо его обвяло, просело, утяжеляясь в подбородке, гневные глаза обрели гороховый цвет, выделялись лишь зрачки — жесткие, злые; наконец-то атаман ожил, упрямо подвигал нижней челюстью, словно боксер, проигрывавший бой, но решивший держаться до конца.

— Значит, так, Сергей, — сказал он Таскину, — надо срочно послать к этому... вшивому штабс-капитану — пусть немедленно просветит нас — что там происходит? Послать также людей к другим нашим осведомителям, собрать данные у них — это раз. Два — послать оперативного офицера к генералу Савельеву. Сдается мне, хваленый наш Савельев прохлопал ситуацию. Три — пошли курьера к Буйвиду.

Полковник Валериан Буйвид был человеком, безгранично преданным атаману, ему Семенов верил как самому себе, поскольку Буйвид вместе с гродековцамн выдвинулся во Владивосток и как природный разведчик явно имеет свою информацию. Глаз у Валериана цепкий, мозги работают отлично, реакция — как у кошки, вышедшей на ночную охоту. Имелись в семеновском войске и другие Буйвиды, но они Валериану и в подметки не годились.

— Надо спешно собрать информацию. Что происходит, Сергей, что происходит... Непонятно. Похоже, мир стал раком и люди стряхивают пепел своих папирос в задницу старушке-планете.

— Ну что, Григорий Михайлович, Владивосток отменяется?

— Совсем наоборот. Мы будем во Владивостоке обязательно. В те сроки, которые сами же и определили.

Генерал Савельев отозвался стремительно — «аллюр три креста», — сообщил, что и сам он, и его заместители генералы Глебов и Нечаев гарантируют (Савельев так и написал в своем донесении — «гарантируют») лояльность братьев Меркуловых; точно такое же донесение прислал и Писарев.

Буйвид с ответом замешкался, но зато послание его резко контрастировало с тем, что сообщали другие: полковник не верил братьям. «Лживые, двурушные, с душою предателей, — написал он, — на Россию им наплевать. Главное для них — чтобы собственная мошна не оскудела. А народ, люди разные, людишки — это мошка. Люди существуют для Меркуловых только для того, чтобы угождать. Не верьте братьям, Ваше высокопревосходительство!»

Время шло.

Сообщение Буйвида озадачило атамана. Никогда Таскин не видел его таким озабоченным и растерянным, как в те дни. Из глаз Семенова не исчезало какое-то загнанное животное выражение, и Таскин понимал: Семенов был великолепным рубакой, знал, где у кобылы зад с хвостом и где перед с зубами, мог развалить любого пентюха пополам от ушей до копчика, мог командовать эскадроном и полком, мог беседовать с политиками, не подавая им руки, но когда ему самому надлежало принять политическое решение — терялся. Такими, собственно, в мирную пору оказались многие военные.

Поймав вопросительный взгляд Таскина, атаман пожаловался:

— Голова болит!

— Может быть, коньячку? А? Для расширения сосудов. Головную боль как рукой снимет.

— Нет. Головную боль снимет, но не снимет ничего другого. Мутные от коньяка мозги плохо, кстати, работают.

Нужно было принимать решение — идти во Владивосток или не идти?

— Знаете, как будет по-турецки стакан, Григорий Михайлович?

— Ну?

— Бардак.

— Верно. Бардак. Кругом один бардак.

Через час атаман принял решение — пора отправляться во Владивосток.

Хотя и собрались отправляться туда морем, на всякий случай обсудили, каким еще способом можно добраться до столицы Приморья. Можно по воздуху, аэропланом, но своих аэропланов у Семенова не было, пользоваться чужими опасно — могли запросто посадить на половине пути, где-нибудь в угрюмом месте, среди сопок, и угнать в тайгу — врагов у атамана более чем достаточно, он сам всех их не мог перечислить, поэтому воздушный вариант отпадал.

Еще более опасным был железнодорожный вариант: поезд могли остановить ночью на глухом полустанке — любимый прием китайцев, могли отцепить атаманский вагон или вообще кинуть роту каппелевцев либо пару эскадронов казаков, враждебных Семенову. Взять же с собою пулеметы, чтобы в случае чего отбиться, как это было совсем недавно, атаман не имел права — он находился на чужой территории, в чужом государстве и вынужден был подчиняться чужим законам...

Для путешествия на автомобиле не было хороших дорог, да и долго... долго ехать и верхом, конвой и атаман задницы себе поотбивает так, что потом будет ходить целую неделю враскорячку, а для атамана это — потеря авторитета.

Оставалось море, только море.