Клеопатра - Фаина Гримберг Страница 102

Они помирились.

* * *

Между тем... Время триумвиратов умирало стремительно, как умирало некогда время Римской республики. Наконец-то произошла серьёзная ссора между Октавианом и Марком Лепидом. Октавиан лишил прежнего друга власти над Африкой, заключил под стражу, некоторое время пугал смертной казнью, но помиловал и сослал в Цирцеи, где Марк Лепид и прожил до самой своей смерти.

Октавиан прислал Антонию письмо, писал, что брак Антония и Клеопатры с точки зрения римского права может являться только беззаконным сожительством и ничем иным! В ответном письме Антоний напомнил Октавиану, что более не является консулом и что ведь это добровольное решение... «Да, я помню, — отвечал, в свою очередь Октавиан, — я помню, что ведь ты более не являешься римским гражданином и консулом, теперь ты подданный и любовник египетской царицы!..» Далее переписка продолжилась. Антоний отвечал Октавиану, что намерен действовать в Азии так, чтобы его действия обратились на пользу Египту... «моему новому отечеству»... Как это было похоже на Марка Антония — в разное время высказывать и даже и утверждать совершенно противоположное!.. Октавиан ответил чрезвычайно быстро, скоро, что воспринимает подобное утверждение как открытое объявление войны Риму!..

Клеопатре вся эта переписка, разумеется, была известна. Она решилась и попросила Антония ставить её в известность о его решениях. Зная его, она полагала, что он охотно согласится, но он вдруг вспылил и объявил ей резко, что будет показывать ей черновики своих писем Октавиану только постфактум, то есть только после получения ответов Октавиана. Этот внезапный приступ вспыльчивости, непонятной ей, застал её совершенно врасплох. Она растерялась, даже смутилась, она не ожидала ничего подобного. Она дипломатично согласилась с ним. И его письмо, в котором он отвечал Цезарю Октавиану, что да, я, мол, объявляю войну Риму, она тоже узнала постфактум...

Она испугалась. Она понимала, что она испугалась. Она поспешно вызвала Максима и несколько панически просила у него советов. Он — разумеется, с этим подразумеваемым пожатием плечей! — отвечал спокойно, что какие бы необдуманные поступки не совершал Марк Антоний, какие бы тщательно обдуманные действия не предпринимала сама Клеопатра, какие бы мудрые советы не подавал ей он, Максим, Египет Птолемеев всё равно обречён! И она воскликнула, невольно и тотчас, и сжав до боли, до боли соединив пальцы приподнятых рук:

— Ты не понимаешь! Этого не может быть! Это невозможно!.. Как это возможно? Рим останется, а нашего Египта не будет?!..

— Да ты и сама это знаешь, царица. И Египет Лагидов не вечен, и Рим не будет вечен...

— Но если Антоний отторгнет от Рима Азию, это уже не будет прежний Рим!..

— Царица, Антоний, в сущности, плохой полководец. А его армия? Это те же римляне, только предавшие, как, впрочем, и сам Антоний, свою родину, Рим. И его, и его армию презирают в Александрии...

— За что? — Она вдруг обиделась, хотя и поняла тотчас, как глупа эта её обида... — За что? За то, что он хочет укрепить власть Египта над Азией?!..

— Царица, все понимают, что никакой власти над Азией Египет иметь не будет.

— Хорошо! — Она, сидя на малом тронном кресле, чуть раздвинула колени и сунула сжатые пальцы обеих рук меж своих раздвинутых колен... — Хорошо! — произнесла нервически. — Что ты мне советуешь?

Но на этот раз он ничего ей не советовал, он только сказал:

— Я не оставлю тебя, царица.

Она посмотрела остро:

— А Иудея? Иудея вечна?

Улыбнулся. Улыбка скользнула по губам:

— Ты хочешь, царица, чтобы я тебе солгал, будто Иудея вечна? Ну тогда и Рим и Египет вечны.

— Вот так-то лучше! — неожиданно сказала она.

И вдруг сильно наклонилась к нему. Он сидел на скамье, ниже её тронного кресла. На одно мгновение она прижалась лбом к его плечу. И будто ожгло это прикосновение... Он знал, что её лоб не такой уж и горячий. Это ему кажется, что она вся такая горячая, пылающая, жжёт каждым своим прикосновением... Она резко откинулась на спинку своего кресла... Это всё уже однажды с ним произошло, давно, очень давно, это прикосновение женской руки, руки молодой царицы... Какая плохая память!.. Или она нарочно забыла, эта давняя девочка, сделавшаяся взрослой женщиной под ударами жизни, нарочно забыла, как он подхватил её, когда она разбила коленку... А если бы он тогда не подхватил её, она разбила бы лицо!..

* * *

Неожиданно она узнала, что давний знакомый её юности, Ирод ос, провозгласил себя царём Иудеи и основателем династии Антипатридов. Клеопатра написала ему, напоминала о своём давнем визите. Он в ответ написал ей о смерти своей сестры... «которую ты, царица, должна помнить...» Он писал, что государство его процветает, что он взялся за обновление Иерусалима, что Иерусалим станет настоящим греческим городом, с театрами и дворцами... «не хуже твоей Александрии!..» Она ответила: «Ты шутишь?» Он написал ей в следующем письме, что, конечно же, он шутит!.. Он спрашивал осторожно, не может ли Марк Антоний оказать ему помощь в войне Иудеи с Набатейским царством. Антоний немедленно ухватился за это предложение. Выступил вместе с начальником александрийской гвардии Афронианом... И неожиданно была одержана победа!.. И платой за эту победу оказался для Иродоса переданный Египту контроль над береговой линией Средиземного моря. Теперь Египту стали подконтрольны все города этой местности, кроме Тира и Сидона. Так расплатился Иродос с Антонием и Клеопатрой. Продолжалась переписка. Иродос перестроил коренным образом иудейский городок Биру и дал ему новое имя — Антония, в честь своих друзей, Антония и, разумеется, Клеопатры!.. Иродос приглашал её в гости. Антоний уговаривал её поехать. Она колебалась. Затем твёрдо решила остаться в Александрии. Она никому бы в этом не призналась, но она боялась покинуть Александрию даже на время! Ей всё казалось, будто её не впустят назад, в этот город, в её город, в Александрию, когда она вернётся!..

* * *

Антоний говорил, что пройдёт по Азии, подобно Дионису! Говорил, что отдаст под власть Египта всю Азию! Затем всё же вернулся с небес на землю и предполагал оставить Риму в Азии Вифинию и Сирию... Начать свои войны он решил с похода на Парфию. Маргарита не призывала к себе Максима. Ведь всё-таки он был всего лишь человеком! А она? Она сама иногда верила в себя как в некое воплощение Исиды. Но, конечно, чтобы в это поверить, надо было прогнать из головы все мысли, из сердца — все чувства, довести себя почти до потери сознания... Может быть, Египет ещё одержит победу над Римом?..

После первой серьёзной размолвки с Антонием она ещё думала, что размолвка эта — всего лишь случайность. Хармиана столько раз внушала ей, что с мужчинами никогда не следует говорить серьёзно!..

— ...будь с ним весёлой, развлекай его своей весёлой речью и он будет любить тебя!..

Если бы Маргарита была простой греческой женой! Вот тогда легко возможно было бы претворять в жизнь мудрые советы Хармианы!.. А сама-то Хармиана!.. Намекала на какие-то свои давние возможности выйти замуж удачно и благополучно... Маргарита не задавала ей этот издевательский вопрос: «А почему же ты не воспользовалась этими своими возможностями?!» И без вопросов издевательских было ясно, почему! Потому что статус воспитательницы царевны, а затем и наперсницы царицы оказался привлекательнее этого куда более скромного статуса замужней александрийской дамы...