Идея государства. Критический опыт истории социальных и политических теорий во Франции со времени революции - Анри Мишель Страница 101

Но прежде чем перейти к положительной части взглядов Фурье, остается в кратких словах показать, что главная из его нападок на организацию «цивилизованных», как и предпосылки его доктрины, не должны были, по-видимому, привести его к индивидуализму.

Действительно, в цивилизации его поражает и волнует «дробление», «бессвязность» усилий труда, идей, чувств и желаний. Это дробление и эта бессвязность благоприятствуют обману и лжи во взаимных отношениях между людьми; они же объясняют слабую экономическую производительность общего труда. Фаланстер с его промышленной организацией одновременно послужит и к улучшению сердца и нравов, и к значительному увеличению производительности труда. Но эти нападки на «бессвязность» и «дробление» не равносильны ли нападкам на самый индивидуализм? Разве мелкое земледельческое хозяйство, которое Фурье постоянно обвиняет в смешном бессилии, не та самая мелкая собственность, которая если не создана, то, по крайней мере, увеличена и развита французской революцией и которая считалась наилучшей охраной индивидуалистического социального строя?

Показать, каким образом Фурье, несмотря на свое согласие во всех этих пунктах с противниками индивидуализма, в конце концов перешел на сторону последнего, значит отметить те черты, которыми он отличается от всех прочих социалистов, его предшественников или современников.

За «бессвязностью» и «дроблением», присущими цивилизации, должны последовать «комбинирование» и «обобществление» (l’ordre sociétaire). Мир вполне готов к этой метаморфозе. Уже появился новый Геркулес, «огромная работа которого сближает между собой оба полюса». Человечество ждет от него «своего рода чуда, которое изменит судьбу земли». Герой, «величайший из героев», дает, наконец, народам «социальную буссоль» ^[1335]. В таких выражениях Фурье возвещает о своем «открытии». «Богу было угодно, – прибавляет он, – чтобы какой-то приказчик обратил в ничто библиотеки политических и моральных трактатов, гнусный плод древнего и нового шарлатанства» ^[1336].

Прежде чем говорить о самом «открытии» Фурье, напомним, как он к нему пришел.

Зрелище революции, «первые пять лет ее, в течение которых Франция служила объектом для испытания философских теорий» ^[1337], безвозвратно дискредитировали в его глазах «политические и моральные науки». Философы не способны помочь «социальным бедствиям». «Самые позорные бичи человечества» продолжают существовать. Отсюда априорный вывод: в промышленности цивилизованных народов должно быть какое-нибудь нарушение естественного порядка. Для открытия этого нарушения всего лучше пользоваться методом «абсолютного сомнения» и «абсолютного отрицания». Абсолютное сомнение: Декарт уже пользовался им методически по отношению к таким «смешным» вещам, как свое собственное бытие. Нужно приложить этот метод к цивилизации, этому «идолу» философов. Нужно усомниться «в ее необходимости, превосходстве и постоянстве» ^[1338]. Абсолютное отрицание: так как мнимые моральные и социальные науки, эти «недостоверные науки», оказались бесцельными и не достигли даже уменьшения нищеты, следует «постоянно держаться в оппозиции этим наукам», особенно в отношении выбора проблем для изучения.

Таковы орудия его метода. Что касается выбранных Фурье «проблем», то их было две: земледельческая ассоциация и косвенное подавление торговой монополии островитян, причем обе представлялись его уму тесно связанными друг с другом. Одна земледельческая ассоциация способна уничтожить монополию могучих островитян, а вместе с ней «пиратство, ажиотаж, банкротство и другие бичи промышленности» ^[1339].

Впрочем, при более глубоком изучении этой, с виду простой, проблемы земледельческой ассоциации Фурье должен был заметить, «что она ведет к решению всех политических проблем» и к тому, что он называет «теорией судеб» ^[1340].

Не раз «предвидели», какая экономия и какие улучшения получились бы, если бы можно было соединить в одну ассоциацию несколько сотен семейств жителей любого местечка. Этот результат всегда казался, однако, недостижимым. Двадцать, тридцать, самое большее – сорок человек могут объединиться в «земледельческое общество». А если мы захотим превысить это число? В таком случае мы столкнемся с трудностями, которые считаются непобедимыми. Для уничтожения или преодоления этих трудностей ассоциация должна была бы быть «привлекательной», т. е. каждый из ее членов должен был бы «вовлекаться в работу» одновременно как выгодой, так и удовольствием. В системе Фурье это достигается посредством прогрессивных разрядов, или разрядов страстей.

Страсти далеко не являются элементами смуты и социального беспорядка, как это долго говорили и думали; сами по себе страсти представляют нечто хорошее, здоровое и ведут к гармонии, если только могут «развиваться правильно» ^[1341]. Для этого именно и служат «разряды». Здесь являются на сцену математические и музыкальные соображения, определяющие число индивидуумов, из которых должна слагаться ассоциация, или фаланга, для того, чтобы в ней были представлены все страсти и все роды труда выполнены; это число: 810 различных мужских характеров и столько же женских, всего 1620 человек ^[1342]. Вот точная цифра членов фаланги. В фаланге должно быть столько разрядов, сколько различных видов труда. В разряде столько групп, сколько аналогичных занятий.

Таким образом, изучение земледельческой ассоциации приводит Фурье к изучению страстей, а изучение страстей – к установлению «страстного притяжения» ^[1343] как принципа всех вещей и мирового закона. Но законы страстного притяжения «совершенно подобны законам материального притяжения» ^[1344]. Существует, следовательно, «единство системы движения для материального и духовного мира». Отныне «волшебная книга природы» дешифрирована. Завеса, «считавшаяся непроницаемой», поднята. Становятся возможными новые, «достоверные» науки. Фурье мечтает дать человечеству «больше новых наук, чем нашли золотых россыпей при открытии Америки» ^[1345]. Он признает, однако, что для развития всех этих наук у него нет «необходимых знаний». Поэтому он ограничивается тем, что выбирает для себя лишь одну: «науку о социальном движении», оставляя все прочие «различного рода ученым, которые создадут из них великолепное сооружение» ^[1346].