Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц Страница 100

Но что ему догадки строить! Надо, не откладывая надолго, собираться. Путь не близок, а время ненадёжно.

Житийный отчёт о поездке скуп на слова:

«Абие же (вскоре) шедшу ему тамо, прият и (их) с честью цесарь великою и радостью и ученицы его похваль, удержаша от ученик его попа и дьякона с книгами. Всю же волю его сотвори, елико хоте, и не ослушав ни о чесом же (не воспрепятствовал ни о чём), облюбль (обласкал) и одарь вельми, проводи и пакы славьно до своего стола. Тако же и патриарх».

Для нужд биографического повествования этому отчёту также понадобится посильная реконструкция, включающая в себя и наиболее вероятные психологические мотивировки событий.

Итак, Мефодий следовал в Константинополь с избранными учениками. Он догадывался, что государь захочет не только поглядеть на увенчанного сединами Христова воина, так долго исполнявшего на чужбине особое поручение своей державы, но и узнать: а в чём всё же за такой немалый срок преуспели два его подданных — этот старый солунянин и его покойный брат?

Для того и были с Мефодием священник, дьякон, певчие. Владыка очень надеялся, что и патриарх Фотий, и василевс выразят желание послушать славянскую литургию, и эта служба станет, как и в Риме когда-то, самым достоверным свидетельством его с Философом трудов.

А потому и книги везли, по которым будут читать и петь. И ещё Евангелие с Апостолом и Псалтырью в исполнении лучших моравлянских книгописцев и художников — это уже для даров и василевсу, и патриарху. Вообще владыка постарался, чтобы книжная поклажа, следующая с ним в великую столицу, представляла собой добротные списки всех богослужебных переводов, которые они с Кириллом успели осуществить.

Да, время даже слишком ненадёжно. Не было у Мефодия уверенности в том, что вихри последних лет, едва не разорившие саму славянскую церковь в Моравии, угомонились насовсем. Что, если опять они пронесутся по нивам, сокрушат, втопчут в прах побелевшие колосья? Хотя бы часть жатвы нужно собрать в крепкие меха, отвезти и ссыпать в более надёжную, по его предчувствию, житницу.

Церковь болгарская, как он узнавал по дороге, похоже, снова восстанавливает порушенные было отношения с константинопольской патриархией. Там и сям открываются у болгарских славян новые епархии, сельские приходы. Но служат-то, как и раньше, по-гречески! Долго ли такое взаимное неразумение продлиться может? Вот где пригодились бы его сметливые моравские дети с их знанием славянского богослужения.

В житии не сказано, где именно по прибытии в Город служили славянскую литургию. В придворной домовой церкви? По соседству с дворцами, у Святой Ирины? У Апостолов? Или даже под сводами Софии? Где бы это ни происходило, но как желал Мефодий, чтобы и под купол Святой Софии вознеслось ликующее:

«С нами Бог, с нами Бог! Разумейте еси языцы и покоряйтеся, покоряйтеся, яко с нами Бог!»

О, как бы брат его, проведший под этими сводами сокровенные часы своей юности, порадовался теперь славянскому торжеству православия, звучащему, наконец, в Городе, который однажды проводил их на Дунай!..

Судя по тому, что сам василевс после службы не только похвалил Мефодиевых учеников, но и попросил владыку оставить их в Константинополе, государева радость тоже была изобильна. Похоже, свежей выразительностью «скифского» богослужения, яркими заглавными буквицами самых первых в мире «скифских» книг он захочет теперь потчевать своих знатных гостей из иных стран. И не в последнюю очередь подивит и озадачит завистливых болгарских боилов: вот что у нас есть! Какие книги! Какое пение, какая красота!.. Вот что и у вас может появиться, присылайте только побольше прилежных учеников, способных быстро усвоить греческую грамоту и ладный славянский буквенный строй.

Об открывающейся возможности более надёжного просвещения болгар — и только ли их? — василевс и патриарх говорили с Мефодием душа в душу. Не в такие ли минуты и удостоверяются на небесах желанность и достижимость симфонии на земле — благодетельного согласия между устремлениями светской и церковной властей?!

Заходил ли разговор в те часы о том, что Мефодий сполна и даже с преизбытком потрудился и нужно ли ему теперь снова собираться к его «простой чади»? Если и заходил, то владыка мог лишь поблагодарить за трогательное попечение о его сугубых годах, но в намерении возвратиться на малую речку Мораву был твёрд. Его ведь не архиепископское почитание там прельщает. И он не папе едет служить, не князю, а молодому Христову народу, среди которого и хотел бы прозревать в вере до конца своих земных служб.

Василевс распорядился, чтобы владыка взял с собой достойные дары для туземного князя, щедростью своей способные подсказать, как высоко ценит Ромейская империя своего маститого старца. И тем самым надоумить Святополка: береги же его, как зеницу ока своего, он — наше и твоё сокровище.

Язык подарков груб своей броской прямолинейностью, но доходчив. В этом Мефодий ещё раз убедится, когда увидит, уже в Велеграде, как засияют при виде вручаемых от цесаря даров глаза князя и его советников. И с каким благодарным умилением станут они теперь посматривать и на него, такие дары в целости привезшего.

Владыка знал, что в Константинов град, к свежим стремительным бурунам Босфора, к матовому свечению мирной Пропонтиды уже ему не вернуться. Хватило ли сил в ногах и дыхания в груди, чтобы на прощание по мощённым булыжником пандусам и узким лестницам в стенах Софии взойти к самому её куполу, ступить на горячую смотровую кромку? Отсюда в ясный день можно было различить за Принцевыми островами полосу малоазийского побережья, спящие холмы Вифинии и три неподвижные серебряные главы, подобия облаков, — Малый Олимп. И туда уже не будет у него пути. Только стаи ласточек, с сумасшедшим ликованием носясь вокруг купола, гомонят свой двусложный клич: в путь-путь, в путь-путь!

А в Солуни, когда остановились на малый отдых, зашёл ли в базилику Святого Димитрия? Полюбовался ли по старинной привычке тем, как бережно каменная чаша города-амфитеатра накреняется к заливу? И как бездна морская призывает к себе по вечерам бездну небесную?..

Крепостные стены и башни, опоясывающие акрополь, мощью своей напоминали: всё ещё остаётся за ним долг перед святым покровителем их с братом родного города. По приезде в Моравию нужно ему, без всяких отлагательств, переложить, наконец, с греческого канон Димитрию Солунскому для пения в его славянских храмах…

Среди стихов великой ектений, средь этих ежедневных вопрошаний, известных тебе и каждому и в забытьи, и наяву, одна есть просьба к Господу, одна мольба, один порыв, одно горячее взывание о памяти, о помощи, о пощаде, и ты его, сколько бы раз оно ни звучало для тебя, всякий раз произносишь или слышишь словно впервые, и всякий раз оно неизменно омывается в душе твоей слезами тревоги, сострадания…

О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных и о спасении их Господу помолимся!

И кто скажет, что тут упомянуты ещё не все, что кто-то в небрежении забыт, оставлен за бортом, за обочиной, брошен в беде? Нет же, все-все до единого уместились, все, кто были до нас, кто сей день и сей час подвергнуты испытанию, и все-все, с кем это случится завтра, потом, всегда, до самого конца. Потому-то стих этот — про всех. Ибо чья жизнь — не плавание по хребтам и пропастям житейского моря, не изнуряющее шествие, не чреда болезней, страданий, чья жизнь — не плен, не узилище? Подай голос, счастливец!