Антоний и Клеопатра - Колин Маккалоу Страница 100

Через двадцать семь дней после свертывания лагеря у Фрааспы четырнадцать легионов и горстка кавалерии дошли до Артаксаты, питаясь все время немного хлебом и в основном кониной. Проводник Кир сказал Антонию, где можно взять достаточно угля.

Оказавшись в Артаксате, Антоний первым делом дал Киру кошелек с монетами и две хорошие лошади и велел ему как можно быстрее мчаться на юг. У Кира было срочное задание — и секретное, особенно от Артавазда. Целью его был Египет, где он должен был добиться аудиенции у царицы Клеопатры. Антоний дал ему монеты, отчеканенные в Антиохии прошлой зимой, — они должны были послужить ему пропуском к царице. Киру было поручено просить ее приехать в Левкокому, небольшой порт неподалеку от Берита в Сирии, не такой людный, как порты Верит, Сидон, Иоппа. Кир, поблагодарив, сразу уехал. Оставаться в Армении после ухода римлян означало быть приговоренным к смерти, потому что он правильно вел римлян, а это было не то, чего хотел армянский Артавазд. Предполагалось, что римляне будут блуждать без пищи, без огня, заблудятся и все умрут.

Но когда четырнадцать легионов укрылись в теплом лагере в окрестностях Артаксаты, у царя Артавазда не осталось другого выбора, кроме как подлизаться и попросить Антония провести там зиму. Не веря ни единому слову царя, Антоний ответил отказом. Он заставил Артавазда открыть свои зернохранилища и, обеспечив армию провизией, отправился в Карану, несмотря на метели. Легионеры, похоже уже привыкшие к такой погоде, в приподнятом настроении одолели последние двести миль, потому что теперь по ночам они могли отогреться у огня. В Армении тоже было мало древесины, но армяне Артаксаты не посмели возразить, когда римские солдаты налетели на их штабеля дров и конфисковали их, даже не подумав, что армяне от холода могут погибнуть. Они-то не жевали сырую пшеницу из-за предательства восточных правителей!

В середине ноября Антоний достиг Караны, откуда экспедиция началась в прошлые майские календы. Все его легаты были свидетелями депрессии, смятения Антония, но только Фонтей знал, как близок был Антоний к самоубийству. Не желая посвящать в это Канидия, Фонтей сам решил убедить Антония продолжить путь к Левкокоме. Оказавшись там, он мог при необходимости послать еще одно письмо Клеопатре.

Но сначала Антоний узнал самое худшее от бескомпромиссного Канидия. Отношения их не всегда были дружескими, ибо Канидий с самого начала знал, чем кончится эта кампания, и был за то, чтобы сразу отступить. И еще он не одобрял то, как был составлен обоз и как он передвигался. Но все это осталось в прошлом, и он примирился с собой и со своими амбициями. Его будущее связано с Марком Антонием, что бы ни было.

— Итоги подведены, Антоний, — мрачно сказал он. — Из вспомогательной пехоты — около тридцати тысяч — никто не выжил. Из галльской кавалерии — шесть из десяти тысяч, но лошадей у них нет: все были забиты, чтобы людям прокормиться последние сто миль. Из шестнадцати легионов два — Статиана — исчезли. Судьба их неизвестна. Остальные четырнадцать легионов — несчастные случаи, тяжелые, но не смертельные. В основном отморожения. Людей, которые потеряли пальцы ног, надо отослать домой на повозках. Без пальцев они не могут идти. Каждый легион, кроме двух Статиана, был почти в полном составе — около пяти тысяч солдат и больше тысячи нестроевых. Теперь в каждом легионе меньше четырех тысяч и, может быть, пятьсот нестроевых. — Канидий вздохнул, стараясь не смотреть в лицо Антонию. — Вот цифры потерь. Вспомогательная пехота — тридцать тысяч. Вспомогательная кавалерия — десять тысяч и двадцать тысяч лошадей. Легионеры — четырнадцать тысяч больше никогда не смогут воевать, плюс еще восемь тысяч Статиана. И нестроевые — девять тысяч. Всего семьдесят тысяч человек, из них двадцать две тысячи — легионеры. Еще двадцать тысяч лошадей. Половина армии, хотя не лучшая. Конечно, не все умерли, но могут и умереть.

— Будет выглядеть лучше, — произнес Антоний дрожащими губами, — если мы скажем, что треть мертвы, а пятая часть нетрудоспособные. Ох, Канидий, потерять так много без единого боя! Я даже не могу винить в этом Канны.

— По крайней мере, никого не заставляли насильно переходить перевал, Антоний. Это не позор, это просто катастрофа из-за погоды.

— Фонтей говорит, что я должен продолжить путь к Левкокоме и ждать там царицу, послав ей, если необходимо, еще сообщение.

— Хорошая мысль. Иди, Антоний.

— Веди армию как можно лучше, Канидий. Меховые или кожаные носки должны быть у всех, а если случится метель, переждите ее в хорошем лагере. Ближе к Евфрату будет немного теплее, я думаю. Продолжай марш и обещай им прогулку по Элисийским полям, когда они дойдут до Левкокомы. Теплое солнце, много еды и все проститутки, каких я смогу собрать в Сирии.

Когда у армии снова появился уголь, коня Антония по кличке Милосердие уже постигла та же участь, что и всех коней. Из Караны Антоний выехал на местной низкорослой лошади. Ноги его болтались почти до земли. Сопровождали его Фонтей и Марк Титий.

Через месяц он приехал в Левкокому. Жители маленького порта очень удивились его появлению. Клеопатра не приехала, из Египта не было никаких известий. Антоний послал Тития в Александрию, почти ни на что не надеясь. Она не хотела, чтобы он начинал эту кампанию, и она была женщиной, которая не прощает. Не будет ни помощи, ни денег, чтобы привести в порядок то, что осталось от его легионов, и если он считал достижением то, что погиб каждый десятый, а не вся армия, то Клеопатра, вероятнее всего, оплакивала потерю каждого солдата.

Депрессия усилилась, превратилась в такое жуткое отчаяние, что Антоний потянулся к графину с вином, не в состоянии отделаться от мыслей о ледяном холоде, гниющих пальцах, мятеже, готовом вспыхнуть в любую ночь, о кавалеристах, ненавидевших его за потерю их любимых коней, о его собственных жалких решениях, всегда неправильных и всегда катастрофических. Он, и никто больше, был виноват в стольких смертях, в таких страданиях. О, невыносимо! Он напился до беспамятства и продолжал пить.

По двадцать-тридцать раз в день он выходил из своей палатки, держа в руках полный до краев кубок, шатаясь, проходил короткое расстояние до берега и смотрел на гавань, не видя ни одного корабля, ни одного паруса.

— Она приедет? — спрашивал он всех, кто был рядом. — Она приедет? Она приедет?

Люди думали, что он сошел с ума, и убегали, как только видели его выходящим из палатки. Кто приедет?

Возвращаясь в палатку, он пил еще, потом выходил.

— Она приедет? Она приедет?

После января наступил февраль, затем и февраль кончился, а она так и не приехала и письма не прислала. Ничего ни от Кира, ни от Тития.

Наконец ноги перестали держать Антония. Он сидел в палатке над графином вина и спрашивал всех, кто входил:

— Она приедет?

— Она приедет? — спросил он, когда в начале марта шевельнулся откидной клапан палатки.

Это было бессмысленное бормотание для тех, кто не знал уже по опыту, что он пытается сказать.

— Она здесь, — послышался тихий голос. — Она здесь, Антоний.