Николай II - Анри Труайя Страница 10

… Пушки военных кораблей, стоявших на якоре в Ялте, отсалютовали усопшему царю. Уже через полтора часа после кончины монарха в маленькой ливадийской церкви первые лица императорской свиты и другие чины стали присягать новому государю – Николаю Второму. Члены царской семьи, официальные лица и придворная челядь стояли полукругом перед облаченным в золотую ризу священником, совершавшим обряд. Но мысли Николая витали совсем в иных сферах. Он возмечтал о другой, казавшейся ему более важной, церемонии – предстоящем бракосочетании с ненаглядной своей Аликс.

* * *

На следующий же день после кончины Александра III состоялось обращение Гессен-Дармштадтской принцессы в православную веру – отныне ее величают Александрой Федоровной, что, впрочем, не мешает Николаю по-прежнему называть ее на страницах дневника «дорогой Аликс». «И в глубокой печали Господь дает нам тихую и светлую радость, – записывает в своем дневнике новый государь. – В 10 часов в присутствии только семейства моя милая дорогая Аликс была миропомазана… Аликс поразительно хорошо прочла свои ответы и молитвы. После завтрака была отслужена панихида, в 9 часов вечера другая. Выражение лица у дорогого Папá чудное, улыбающееся, точно хочет засмеяться!»

«Происходило брожение умов по вопросу о том, где устроить мою свадьбу, – замечает Николай день спустя. – Мамá… и я находим, что всего лучше сделать ее здесь спокойно, пока еще дорогой Папá под крышей дома; а все дяди против этого и говорят, что мне следует жениться в Питере, после похорон. Это мне кажется совершенно неудобным!» Все же под давлением дядьев Николай вынужден был уступить. Между тем тело новопреставленного было подвергнуто бальзамированию перед отправкой в Санкт-Петербург. «Все не решаюсь войти в угловую комнату, где лежит тело дорогого Папá – оно так изменилось после бальзамировки, что тяжело разрушить то дивное впечатление, которое осталось от первого дня!» (Запись 24 октября.)

27 октября гроб с останками Александра III был отправлен сперва морем до Севастополя, оттуда поездом в Петербург. Среди остановок для панихид в пути была и станция Борки близ Харькова, где когда-то покойный государь проявил чудеса мужества при крушении царского поезда… Погребение состоялось в соборе Петропавловской крепости в присутствии толпы придворных и представителей всех европейских государств. К новому правителю, чье заплаканное лицо едва можно было различить под траурным крепом, устремлялось множество любопытных взглядов. Впрочем, иные уже тогда нашептывали, что это «птица несчастья»… Когда собравшиеся один за другим подходили ко гробу, чтобы сказать усопшему последнее прости, все были поражены состоянием тела – генеральша Богданович не преминула заметить по этому поводу: «Царь очень дурно набальзамирован, лицо совсем синее, покрыто слоем пудры, так что его совсем нельзя узнать. Руки у него страшно исхудали, пальцы тонки до невероятия. Дежурству трудно стоять, так как есть трупный запах, несмотря на дезинфекцию и духи в изобилии». (Запись от 2 ноября 1894 г.)

По выходе из собора Николай увидел выстроенные в каре на крепостной площади войска. Перед ним склонились знамена, воздух наполнили звуки государственного гимна «Боже, царя храни» – в первый раз в его честь!.. Вечером того же дня он, как и всегда, доверяет страницам своего дневника впечатления о пережитом: «Тяжело и больно заносить такие слова сюда – все еще кажется, что мы все находимся в каком-то сонном состоянии и что – вдруг! – он опять появится между нами! Вернувшись в Аничков, завтракал наверху с милой Мамá, она удивительно берет на себя и не падает духом. Погулял в саду. Сидел со своей Аликс и пили чай со всеми».

В последующие дни влюбленная пара занималась преимущественно подбором ковров и занавесок для новых комнат, которые он собирался прибавить к своей пока еще холостяцкой квартире. Ну и как бы между делом – государственные обязанности: «Принимал герцога Альба, посланного королевой испанской. Сделал визит королю сербскому, который всем надоел своим поведением вчера и сегодня в крепости… Обедали в 8 час. и провели вечер спокойно в семейном кругу. Двое из принцев уехали, скорее бы вынесло прочь и остальных». Между тем еще оставался открытым вопрос о дате свадьбы. Сперва предполагали отложить ее до окончания траура при дворе; но Николай с Александрой так торопились, что семья решила соединить их 14 ноября, в тезоименитство вдовствующей императрицы, т. е. всего через неделю после погребения Александра III. Вполне естественно, никаких народных гуляний по случаю бракосочетания не предусматривалось – все-таки траур! Утром 14 ноября Николай облачился в красный мундир гусарского полковника с золоченым галуном на плече. На Александре было платье из белого шелка, расшитое серебряными цветами, и мантия из золотой парчи, шлейф которой несли пять камергеров, а голову ее венчала императорская диадема, украшенная бриллиантами. В этом убранстве она блистала хрупкой и чистой красотой. Высокая, с правильными чертами, с прямым изящным носиком, серо-синими глазами, мечтательная, с густыми, ниспадавшими на лоб золотистыми волосами, новобрачная выступала грациозно и величаво, но при этом каждое мгновение заливалась краской, точно застигнутый на месте преступления ребенок. Ослепленный любовью Николай называет ее «sunny» – «солнышко». Церемония состоялась в дворцовой церкви; в Малахитовой зале новобрачным поднесли громадного серебряного лебедя от царской семьи. «Кто это почувствует, кто сможет выразить? – писала она сестре. – В один день в глубоком трауре оплакивать любимого человека, а на следующий – в модных туалетах выходить замуж… Наша свадьба казалась мне просто продолжением панихиды, с тем отличием, что я надела белое платье вместо черного». ^[32]

После церемонии новобрачные сели в карету с русской упряжью и форейтором и покатили в Казанский собор на богослужение. «Народу на улицах была пропасть – едва могли проехать!» – замечает Николай. По возвращении в Аничков дворец Мамá, согласно традиции, встретила молодую пару хлебом-солью. По нескромным слухам, распускавшимся некоторыми придворными, ночь молодые провели так же хорошо, как и день. «Итак, я женатый человек, – доверяет свою радость бумаге Николай. – … После кофе Мамá посетила нас – ей понравилась отделка новых комнат». И несколько дней спустя: «24-го ноября, четверг. Каждый день, что проходит, я благословляю Господа и благодарю Его от глубины души за то счастье, каким Он меня наградил! Большего или лучшего благополучия на этой земле человек не вправе желать». К сему Александра добавляет по-английски: «Я никогда не могла представить себе возможности подобного беззаветного счастья на этом свете, такого чувства единства между двумя людьми. Люблю тебя – в этих двух словах вся моя жизнь».

Эта обоюдная экзальтация не мешала Николаю время от времени заниматься государственными делами. Рапорты министров, визиты послов, официальные приемы, разбор телеграмм, пришедших из-за границы… Но все, что отвлекает его от благоверной, кажется ему досадной обузой, отнимающей время. «Просто нет сил расстаться друг с другом», – признается он. И далее: «Невыразимо приятно прожить спокойно, но не видя никого – целый день и ночь вдвоем». (Записи 19 и 22 ноября). Но если при дворе иные умилялись этой картине идеальной супружеской любви, то другие уже испытывали страх, достанет ли Николаю II качеств, необходимых для управления империей в сто с лишним миллионов душ.