Застолье в застой - Виталий Коротич Страница 10

Водку начинали продавать только с одиннадцати утра, и до этого часа запрещалось торговать всеми спиртосодержащими жидкостями, вроде лосьонов с одеколонами, которыми алкаши орошали иссохшие за ночь души. «О позорный час в жизни моего народа!» — восклицал об одиннадцати утра Веничка Ерофеев в своем произведении «Москва — Петушки». Существовала шутка о том, как диктор объявлял точное время: «Просим всех непьющих убавить звук. Для остальных сообщаем точное время: одиннадцать часов утра…» Гонения на алкоголь нарастали и принимали дурацкие формы. Из программ вокальных концертов изымались произведения вроде «Шотландской застольной» Бетховена и народных «Вдоль по Питерской» или «Ой, засядем, браття, коло чари». Во время очередной антиалкогольной истерии у меня в киевском издательстве «Дніпро» как раз выходил роман, начинающийся с того, что я простыл в чужом городе и, чтобы подлечиться, бегаю по продуктовым лавкам в поисках водки и соленого огурца на закуску. Редактор отполировал мое сочинение согласно директивным указаниям, и помню, как я поразился, получив сигнальный экземпляр книги, начинающейся с того, что я почему-то мечусь по магазинам в поисках огурцов. Про водку не осталось ни слова…

Всякий раз, когда наши власти вмешивались в народные представления о здоровье и выпивке, то и другое сразу становились хуже. Забота о народном пищеварении и народной рюмке, как правило, заканчивалась питьем тормозной жидкости и циррозами печени. В последний раз получилось очень наглядно, потому что вместе с водочной торговлей рухнула и советская власть. Пришедшие в Кремль реформаторы во главе с Михаилом Горбачевым издали постановление от 17 мая 1985 года «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма», считая, что с исчезновением водки из магазинов проблема ее питья рассосется сама собой. Помню, как вырубали виноградники Крыма, как люди, связавшие свою жизнь с виноделием, умирали от инфарктов или кончали жизни самоубийством, не в состоянии пережить это варварство. В те годы я как-то приехал на Кипр, и тамошние деятели со смехом сообщали мне, что Советский Союз расторг все контракты на поставку кипрских вин и просит во избежание международных санкций поставить вместо вина такое же количество виноградного сока за ту же цену. Украинские власти ретиво ударились в нелепую войну с самогонщиками, но сообразительный народ быстро усовершенствовал технику до того, что появились самогонные аппараты с компьютерными программами и дистанционным управлением. У магазинов «Юный техник» очереди выстраивались с шести утра, потому что там продавался набор для юных химиков за шесть восемьдесят, в состав которого входил змеевик… Антиалкогольная кампания была глупой и бессмысленной затеей, разрушавшей здоровье пьющих людей еще основательнее, чем выпивка в подворотне. Трагический юмор ситуации подчеркивался мгновенно размножившимися анекдотами. Например, клиент в парикмахерской спрашивает, дыхнув на мастера: «У вас есть такой одеколон?» Тот принюхивается, качает головой и дышит на клиента: «Такого одеколона нет. Есть только этот…» Помню, как расстроенный Горбачев у себя в кабинете рассказал мне полюбившийся ему анекдот о человеке из длиннющей очереди за водкой, который отправляется в Кремль, чтобы набить ему, Горбачеву, морду. Через час человек возвращается в очередь. «Ну как, набил?» — интересуются товарищи по несчастью. «Там очередь еще больше», — растерянно отвечает смельчак. Я только и смог спросить: «Кто вам такое пересказывает?», не получив от генсека никакого ответа. А тем временем чиновники на местах раскочегаривали антиводочную комедию! В Кремль один за другим летели угодливые рапорты о популярности безалкогольных свадеб. Помню, как киевское начальство докладывало, что в республике одержана очередная победа, так как почти никто и почти нигде не хочет даже глядеть в сторону спиртных напитков. Власть рушилась в обстановке принудительной трезвости и не менее принудительного вранья, отчего картина ее падения была еще живописнее.

В Советской стране пили почти все и почти всегда. Знаю, конечно, исключения, но и они были связаны с алкоголем. Два глубоко уважаемых моих приятеля, певец Иосиф Кобзон и художник Илья Глазунов, в юные годы обрели аллергию к вину и водке, за которую их все жалеют, но к выпивке Иосифа с Ильей уже не склоняют. У большинства же отношение к водке на долгие годы осталось одним из определяющих факторов в формировании личных отношений и откровенных бесед. Умение добывать спиртное для друга даже в самые трудные годы развивалось до виртуозного, взаимовыручка была высочайшей. Медики пили спирт, выданный им для работы, космонавты рассказывали мне, как за взятку им отправляли на орбиту тюбики с коньяком, химики перегоняли спиртосодержащие жидкости, летчики выцеживали спирт из компасов. Помню, как друзья-поэты присылали мне из Грузии почтовыми бандеролями резиновые грелки с виноградной водкой чачей, и я устраивал дома шумные водкопития, которых, пожалуй, не организовал бы, если б государство вело себя уважительно по отношению к своим гражданам и не толкало под локоток каждого, кто держит рюмку в руке. Алкогольные грелки были популярной формой взаимопомощи; у Сергея Довлатова есть прекрасное описание эластичной емкости с самогоном, которая, «меняя очертания, билась в руках, как щука». Переливая выпивку из грелки или бутылки в графин, я многие годы делил ее прежде всего с коллегами по литературе; писательская жизнь у нас издавна окутана спиртными ароматами. Тому же Довлатову принадлежит замечательное описание вдохновения, приходящего после выпивки: «Все изменилось. Лес расступился, окружил меня и принял в свои душные недра. Я стал на время частью мировой гармонии. Горечь рябины казалась неотделимой от влажного запаха травы. Листья над головой чуть вибрировали от комариного звона. Как на телеэкране, проплывали облака. И даже паутина выглядела украшением… Я готов был заплакать, хотя все еще понимал, что это действует алкоголь. Видимо, гармония таилась на дне бутылки». Ах, этот загадочный процесс вдохновения…

Около двухсот лет тому назад знаменитый казачий атаман Платов, которому представили историка и писателя Карамзина, приветливо кивнул тому: «Очень рад. Я всегда любил сочинителей, потому что все они пьяницы».

Когда я начинал писать эти заметки, в газетах сообщили о начале сноса самой знаменитой, той, что была изображена на этикетках советской «Столичной» водки, гостиницы «Москва» в одноименном городе. Тогда же сообщили, что белорусский литературный музей выкупает дверь от 414-го номера и часть лестничного пролета, в который вроде бы спьяну рухнул народный поэт Белоруссии Янка Купала, разбившись здесь насмерть в 1942 году. «Водочная» версия гибели поэта воспринимается как одна из самых вероятных; крепко пьющих писателей во все времена было немало. Тема выпивки, описания пьянок, монологи алкоголиков в знаменитых отечественных романах, пьесах, стихах — всего этого в такой концентрации не содержит больше ни одна словесность на белом свете. Судьбы и сюжеты переплелись. Павел Антокольский, один из самых культурных советских поэтов, вспоминал, как незадолго до революции он удостоился приглашения на завтрак от одного из популярнейших поэтов того времени Игоря Северянина. Но Антокольскому (который в дальнейшем и сам мог выпить изрядно) больше всего запомнились не разговоры о стихах, а то, как по-барски величественный Северянин заказывал себе на завтрак штоф водки и соленые огурцы.