Принцесса Занзибара. Женщины при дворе султана Сеида Саида - Эмилия Руэте Страница 10

Жители Занзибара, из-за своего невежества относительно болезней вообще, верят обманам знахарей. Теперь, когда мне знакомо то, как естественно и разумно лечат болезнь знающие свое дело врачи, у меня появилось искушение считать, что многие смерти в нашем доме случились не из-за болезней, а из-за варварских методов их лечения.

Я с трудом представляю себе, как бы мы выдерживали свое горе при многочисленных смертях в нашей семье и среди слуг, если бы нас не укрепляла нерушимая вера в нашу «судьбу». Бедный Маджид, который много часов пролежал без сознания во время припадка, был вынужден дышать таким воздухом, который был бы вреден и для самого здорового человека. Несмотря на нашу огромную любовь к вольному свежему воздуху в домах, больного, особенно при подозрении, что его посетил дьявол, строго ограждают от притока воздуха извне и сильно окуривают благовониями его комнату и весь дом.

Примерно через час после того, как с Маджидом случился припадок, султан вышел на берег из мтумби – так называется маленькая рыбацкая лодка, где помещается только один человек. Он поспешил в дом. Султан, хотя и был отцом более чем сорока детей, глубоко страдал сейчас от болезни одного из них. Горькие слезы текли по его щекам, когда он стоял у постели больного и громко восклицал: «О Аллах! О Аллах! Сохрани моего сына!» Так он молился без остановки. Всевышний внял его просьбе и вернул нам Маджида.

Когда моя мать спросила султана, по какой причине он приплыл на таком жалком суденышке, он ответил: «Когда прибыл гонец, на берегу не было ни одной готовой лодки, и ни одну нельзя было получить, не заказав ее заранее. А у меня не было лишнего времени, и я даже не хотел ждать, пока оседлают лошадь. Как раз в это время я увидел возле бенджиле рыбака в мтумби. Я подозвал его, схватил свое оружие, прыгнул в лодку и сейчас же отплыл».

Теперь вы должны узнать, что мтумби – это всего лишь выдолбленный ствол дерева, вмещает только одного человека и управляют такой лодкой с помощью двух коротких весел, а не обычных длинных. Это узкая, короткая и остроносая лодка, то есть она не похожа на ту, которая известна под названием гренландское каноэ. Кроме того, в Германии, должно быть, кажется странным, что человек, тревожась о том, жив ли его сын, может думать о своем оружии. Но в разных частях мира – разные обычаи. Точно так же, как для европейца непонятна любовь араба к оружию, так и ум араба с большим трудом понимает некоторые из обычаев северян. Сейчас мне приходит на ум как пример ужасное пьянство мужчин.

Итак, я каждый день отправлялась в школу в Бет-иль-Сахель, а вечером возвращалась к матери в Бет-иль-Ваторо. В девять лет я выучила наизусть примерно треть Корана, и считалось, что я закончила школу. С этого времени я появлялась в Бет-иль-Сахеле только по пятницам – в день, когда мой отец бывал там, – вместе с моей матерью и Хадуджи.

Так мы приятно прожили в Бет-иль-Ваторо два года. Но нельзя ожидать, что хорошие времена будут долгими. Обычно какое-нибудь непредвиденное неблагоприятное обстоятельство нарушает покой человека. Так случилось и с нами.

Причиной вражды в нашем доме стала та, очаровательней и ласковей которой не могло быть ни одного существа в мире, – наша дальняя родственница Айша. Она незадолго до этого приехала на Занзибар из Омана, и здесь Маджид вскоре женился на ней. Мы все очень привязались к ней и все радовались счастью Маджида – все, кроме нашей сестры Хадуджи, которая – я должна признать это с глубоким сожалением – была совершенно несправедлива к Айше с начала до конца. Айша, как я уже говорила, была во всех смысла очаровательна; кроме того, она была очень молода. Поэтому Хадуджи была бы должна наставлять и постепенно учить ее держать себя с достоинством. Однако сестра относилась к ней с презрением и враждебностью. Свадьба Айши с Маджидом поставила Айшу на первое место в доме; однако Хадуджи держалась с ней так покровительственно, что бедная Айша, нежная душа, однажды в слезах пришла к моей матери и пожаловалась на ничем не оправданное дурное обращение. Моя мать оказалась между двух огней, ее положение стало крайне трудным и незавидным. Хадуджи не желала уступить ни одно из своих мнимых прав и продолжала смотреть на Айшу как на безответственного ребенка. Моя мать напрасно старалась поколебать заблуждения Хадуажи и заставить ее признать за женой Маджида положенное ей по закону место, напрасно она просила Хадуджи, чтобы та хотя бы ради самого Маджида берегла его, насколько могла, от любых огорчений. Все было напрасно. Наша когда-то приятная жизнь в Бет-иль-Ваторо стала невыносимой, и для того, чтобы покинуть пристанище постоянных споров, моя мать решилась оставить дом, который так любила.

Маджид и его жена не желали даже слышать о том, чтобы она уехала, и Айша была безутешна. А вот Хадуджи осталась равнодушной, и это увеличило решимость моей матери. Айша в конце концов сама почувствовала, что больше не может терпеть давление Хадуджи, и добилась от Маджида развода. Эта бедняжка так горячо приняла к сердцу свои занзибарские несчастья, что не желала больше иметь ничего общего ни с этой страной, ни с ее жителями. При благоприятном южном ветре она отплыла на корабле обратно в Оман, где у нее недалеко от Маската, тамошней столицы, жила тетя (и отец, и мать Айши умерли). Что касается моей матери и меня, наш переезд планировался уже достаточно давно, и мы переселились в Бет-иль-Тани. Моя сестра Холе была в восторге, потому что теперь мы жили почти под одной крышей с ней, это она, по сути дела, отыскала и подготовила для нас новую комнату.

Все дома султана были так переполнены, что получить комнаты было непросто, и постепенно возникла привычка рассчитывать на то, что место освободится после чьей-нибудь смерти. До чего же противно было видеть, как какая-нибудь женщина прислушивается к кашлю другой, словно надеясь, что это чахотка. Какими бы греховными ни казались подобные мысли, причиной их, конечно, была эта теснота. Только благодаря Холе моя мать и я получили в Бет-иль-Тани отличную просторную комнату, не дожидаясь чьей-нибудь смерти. Мы теперь редко видели Хадуджи: она была оскорблена тем, что мы переехали от нее, и обвиняла мою мать в том, что та недостаточно ее любит, – можно с уверенностью сказать, что обвиняла совершенно несправедливо.

Но моя мать просто была не в состоянии выносить то, как Хадуджи притесняла девушку, которая обидела ее лишь тем, что стала женой Маджида. Однако сам Маджид продолжал приходить к нам в гости и остался одним из наших лучших друзей.

Бет-иль-Тани находился совсем рядом с Бет-иль-Сахелем и был соединен с ним мостиком, который посередине между дворцами пролегал над турецкой баней. В то время, о котором я рассказываю, в Бет-иль-Тани сохранилась лишь тень его прежнего великолепия. Когда-то на его втором этаже жила персидская принцесса по имени Шезаде. Она была одной из главных жен моего отца и была очень красива. Говорили, что она вела себя очень странно, однако сохранилась память о том, что она была очень добра к пасынкам и падчерицам. Первый этаж занимала ее «скромная свита» – сто пятьдесят персидских всадников. В их сопровождении она выезжала на коне и охотилась среди дня, что, по представлениям арабских женщин, было уже слишком. Персидских женщин, кажется, воспитывают по-спартански; они имеют гораздо больше свободы, чем наши, но и думают, и ведут себя грубее.