История Японии. Между Китаем и Тихим океаном - Даниель Елисеефф Страница 10

Первый из больших японских кодексов был в 689 г. обнародован — надо ли видеть в этом нечто символическое? — императрицей Дзито (царствовала в 686–697 гг.), женщиной бесспорно деятельной: это в ее царствование (в 694 г.) столицу переместили из Асуки в Фудзивара-кё, где впервые попытались основать постоянную столицу. Так Дзито начала, или попыталась начать, новую эру — юридического оформления государства, выраженную в закреплении столицы в одном месте, которое было бы не только связано с эфемерной жизнью царствующей особы, но и представляло бы собой центр, где укоренилось государство, притом урбанизированный по образцу китайских городов — административных центров, с шахматной планировкой.

Таким образом, на рубеже VIII в. началась эпоха кодексов, рицурё. Это были системы, кажущиеся нам разнородными, где положения о наказаниях (рицу) сочетались с административными установлениями (рё), причем те и другие опирались на большой арсенал примеров и правовых прецедентов, более или менее иерархизованиых и упорядоченных. Местные данности смешивались здесь с элементами, заимствованными из Китая, в данном случае из Танского кодекса. Так родился административный кодекс 701 г., который наименовали по названию эры, когда он вступил в силу, Кодексом эры Тайхо. Это любопытное явление, какие часто встречаются в японской истории, где тесно переплетены легенда и реальность. Легенда — потому что не осталось ни одного документа VIII в., ни единого клочка бумаги или шелка, который можно было бы, даже с величайшими натяжками, соотнести с Кодексом. И однако он прочно вписан в реальность, потому что от него сохранилось шесть копий, датируемых IX в., причем все рукописи воспроизводят разные части, так что в течение ряда поколений юристы сумели воссоздать основное содержание знаменитого регламента 701 г. Знаменитого? Конечно: он оставался в силе вплоть до публикации японской конституции нового времени в 1889 г., то есть более тысячи лет.

Кодекс Тайхо содержит точные описания, которые, несмотря на кажущуюся незначительность, имеют тщательно продуманный практический характер, позволяющий в тонкостях понять иерархию членов правительства, а значит, их функций. Продолжая регламент 603 г. о двенадцати рангах шапок, новый текст включает кодекс нарядов (с различными предписаниями в зависимости от того, идет ли речь о церемониальном облачении, официальном костюме или простой неофициальной одежде) служащих государства. На вершине пирамиды — состоящей из четырнадцати рангов — находятся принцы и принцессы (с первого по третий ранг), родственные тому разнородному скоплению, которое представляет собой старейший клан Ямато, в конечном счете пришедший к власти. Дальше, с четвертого по восьмой ранг, идут чиновники мужского пола, за которыми следуют (с десятого по двенадцатый ранг) женщины-чиновницы и жены чиновников (которым, вместо того чтобы недолго думая отправить их к домашним очагам, давали ранг как в общей иерархии, так и для участия в официальных церемониях — может быть, просто потому, что определенное место для них предписывал ритуал). Наконец, на последних ступенях (тринадцатой и четырнадцатой) находились те, кому были поручены миссии охраны и защиты.

Такое место женщин, упомянутых в Кодексе и официально имеющих преимущество перед военными, удивляет! Не позволительно ли в таком случае задаться вопросом о семье? Следует ли ее представлять для того времени патриархальной или же матриархальной? Спор об этом приобретает громкую актуальность после начала в Японии gender studies [гендерных исследований (англ.)]. Но он во многом утрачивает уместность, если вспомнить, что кодексы делили общество не столько на мужчин и женщин, сколько на три разных категории: император и его близкие родственники; свободные люди (рёмин), что собственно означает чиновников или любых лиц, занимающих государственную должность, сколь угодно скромную; и подданные (сэммин), подвластные им.

Однако и все еще на период царствования женщины, императрицы Гэммэй (707–715), приходятся два новшества фундаментальной важности: выплавка первых японских монет (708) и закрепление Нара (710) в качестве грандиозной постоянной столицы; этот город все еще существует, хотя роль первого города Японии он сохранял менее века.

Выбор этого места был не случайным: Нара тогда находилась на пересечении главных трактов, соединяющих восток и запад главного острова, и осевой дороге север-юг, которая выходила, хоть проезд через горный район вызывал некоторые трудности, на самое побережье Японского моря, разделяющего архипелаг и Корею. Это положение на перекрестке не только отвечало тогда торговым потребностям, пусть и настоятельно важным, но также, и в первую очередь, упрощало передачу приказов и, что еще важнее, прием налогов, которые взимались натурой, а значит, в громоздкой форме мешков с рисом или рулонов шелка.

Все эти древние дороги сегодня несколько сместились к западу и югу, отчего Нара, оказавшаяся в своеобразном тупике, должна тратить много энергии, чтобы выйти из изоляции, хотя она находится всего в полусотне километров от бурлящей Осаки. Это напоминает нечто вроде экономического проклятья, и такая тенденция на самом деле, должно быть, возникла очень скоро, несомненно с конца VIII в., став к тому времени дополнительным доводом для переноса столицы в другое место; но до этого, в течение двух поколений, Нара была горнилом столь живой и столь богатой культуры, что поборники феодального общества не один век ссылались на нее.

Культура эры Тэмпё (729–749)

Поведение правящих кругов Нара в VIII в. определяла некая форма открытости или, если посмотреть под другим углом, одержимость захватом власти, господством над внешним миром, что выражалось в постоянном поиске сведений. Нужно было знать всё, как о близких частях внешнего мира, так и об отдаленных. Так, в 713 г. правительство распорядилось составлять хроники регионов (фудоки), как это практиковалось в Китае, чтобы иметь информацию обо всем, что существует и происходит в провинции.

Через четыре года, в 717 г., оно послало первых японских «студентов» в танский Китай. Потом оно озаботилось также властью над временем и в 720 г. велело написать династические истории, скопировав принцип их составления с китайских образцов; так родились «Нихон секи», целью создания которых было также доказательство легитимности царствующей династии.

Апогей этой системы был достигнут при императоре Сёму (царствовал в 724–749 гг.). В 727 г. в Японию начали прибывать представители разных стран с побережья залива Бохай. С движением людей распространялись и идеи. Так, в 736 г. японский буддизм обогатило учение «Школы блистательного украшения» (по-японски Кэгон, по-китайски Хуаянь), подняв вопросы, веками будоражившие континент. Пустота и существование, суть явлений и их восприятие — все ирреально? Или можно реально воспринимать ирреальные явления? Чтобы ответить, недоставало целой жизни, даже монашеской. Возможно, в этом состоит одна из интеллектуальных причин — помимо других соображений, уже политического характера, — побудивших императора Сёму в 741 г. основать национальную сеть государственных храмов, кокубундзи. И, как в буддийских историях, причины повлекли за собой логические следствия: региональные храмы скоро оказались в центре частных владений, создать которые император разрешил в 743 г. В том же году были убиты четыре представителя клана Фудзивара (дети очень видного человека) — не надо путать рациональную организацию государства с исчезновением насилия, столь присущего ему изначально.