Королевство вандалов. Взлет и падение - Ганс-Иоахим Диснер Страница 10

Естественно, мы не можем ничего с уверенностью сказать о важности экономических мотивов и об их связи с соображениями политического характера. Сам Гейзерих, обладавший самой точной, насколько это возможно, информацией, строил далеко идущие планы. Когда Сальвиан, как и некоторые другие писатели, наряду с названными причинами африканской кампании указывает еще на ее религиозный и моральный аспекты, то мы получаем еще один «мотив» для завоевания этой части южного континента, находившейся во власти Рима. Сальвиан считает (на основании собственного понимания и мнения авторитетных источников), что вандалы были призваны к завоеванию Африки, так же как ранее Испании, самим Богом ^[67]. Они и сами открыто распространяли подобные мнения, и мы хотели бы отметить искренность веры варваров, но видим, что за всем этим стоит режиссура короля и его просвещенного окружения. Основной массе соплеменников, в отличие от знати, вряд ли были свойственны чисто экономические и политические рассуждения, и, вероятно, инстинктивно они не поддерживали эти столь тщательно и подробно разработанные планы, преследовавшие далеко идущие цели, которые Гейзерих уже собирался осуществить. Такого рода соображения, исходящие из государственных интересов, вряд ли могли оказать влияние на большую часть членов племени, сознание которых еще находилось на раннеисторической стадии развития, не говоря уже о том, чтобы увлечь их. Таким образом, необходимо было создать некую концепцию, которая бы на базе осознания антиортодоксальной миссии ариан указывала на то, что это «священная», а не захватническая или грабительская война, важность которой могла бы быть понятной большинству людей. Оставалось только подождать, пока они вскоре не научатся сочетать высокую честь участия в «священной войне» с личной выгодой, и это означало бы победу плана короля внутри своего собственного племени.

Здесь необходимо поставить вопрос о легитимности власти вандалов в Испании и Африке и прежде всего о законности королевства в Африке. Этот вопрос можно было бы решить положительно на основании определения, данного Р. Ферреро: «Правительство является легитимным, когда власть признается и осуществляется в соответствии с принципами и правилами, безоговорочно принятыми всеми, кто ей подчиняется» ^[68]. Не отрицая реалистичности циничной формулировки Ферреро, мы все же полагаем, что в этом вопросе следует разобраться глубже, тем более что данное определение оставляет в стороне собственно внешнеполитический аспект, а также слишком уж недвусмысленно основывается на предпосылках нового времени. Во всяком случае, Августина и некоторых из его современников гораздо больше занимал вопрос о возможной легитимности государств, образованных в результате Великого переселения, так как он был связан с проблемой падения Римской империи. Когда большинство современных Августину писателей признают законность Римской империи на основании рациональных, традиционных и харизматических соображений и отвергают законность государств, созданных Великим переселением, то это вполне понятно. Эти писатели по большей части стояли на простой позиции традиции и удобства и «обосновывали» ее подробным описанием черт характера своих соперников-варваров, подчеркивая их дикость, необузданность, примитивность, лживость и тому подобные проявления их нрава, бравшиеся часто из воздуха. В общем, как бы хлестко ни научились эти писатели критиковать римскую бюрократию и рабовладельческий порядок, для них античная культура, римская цивилизация и ставшее христианским государство значили все, а варварский мир – ничего. Как уже упоминалось, на вторгшиеся племена смотрели либо как на варваров-грабителей, либо как на бескультурных чужаков, которые могли претендовать в лучшем случае на определенный этнографический интерес. Рассчитывать на большее «уважение» им приходилось редко, разве что со стороны, например, Сальвиана из Массилии или автора сочинения под названием «De vocatione omnium gentium» (Об именовании всех народов) (вероятно, Проспера Тиро), которых, возможно, из-за этого считали апологетами Великого переселения ^[69]. Прежде всего, Сальвиан не только видит (даже слишком хорошо) недостатки римского общественного устройства с его фискальной системой, эксплуатацией и отсутствием гуманности, за что и последовало заслуженное наказание в виде Великого переселения, но и подчеркивает скромность, смирение и чистоту вандалов (опять же не без преувеличений) и выводит из этого положение о переходе власти от римлян к германцам. По поводу примечательных «причинных связей» с массалийским пресвитером здесь не поспоришь ^[70]. Важно, что он считал справедливым наказание жителей римской провинции, выразившееся в том числе и в покорении Африки вандалами; по его мнению, легитимность власти вандалов строится прежде всего на моральной (если хотите, даже религиозной) основе, так как варвары установили в известном своей порочностью Карфагене более нравственный порядок, чем это смог сделать Рим ^[71].

Готский писатель и историк Иордан также выражает мнение, что Гейзерих получил «санкцию» («auctoritas») от Бога, чем и обеспечивается легитимность власти вандалов ^[72]. Остальные писатели того времени разделяют мнение Сальвиана о том, что африканцы и другие провинциалы совершили много грехов и сами заслужили наказание в виде иностранного господства. Они придерживаются «аскетического» понимания переселения народов, считая его заслуженной карой, однако они почти никогда не доходят до апологетического подхода к образованию государств в результате Великого переселения. Прежде всего это касается Августина, который во время осады Гиппона Регия Гейзерихом остался в городе и, хотя и не участвовал в организации обороны против вандалов, однако всемерно поддерживал вооруженное сопротивление с религиозной и моральной точки зрения. Мы узнаем об этом прежде всего со слов его биографа Поссидия, который и сам был впоследствии сослан Гейзерихом и которого, как и Августина, нужно считать последовательным борцом против вандалов ^[73]. Поссидий обращает внимание на то, что часто воля к уничтожению и яростная злоба вандалов, прежде всего по отношению к богатым и клирикам, в конце концов обращалась против всего римского. То, как Поссидий изображает отдельные эпизоды вторжения, не оставляет сомнения в том, что он отказывает вандалам в каком бы то ни было моральном праве на завоевание. Если более поздние писатели, такие как, например, Проспер Тиро или Виктор из Виты, и следуют за ним в этом отношении, то их оценки, естественно, совпадают не полностью. В частности, неизбежно самое разное влияние оказал на настроение и точку зрения этих писателей быстрый расцвет вандальских государств. Как ни странно, даже после заключения мира в 442 г. западно-римское правительство еще долго проводит антивандальскую политику. Несмотря на то, что Валентиниан III, должно быть, сочувствовал вандальскому престолонаследнику Гунериху, так как отдал ему в жены свою дочь Евдокию, тем не менее он неоднократно говорил о вандальском разорении в своем законодательстве (Nov. Val. 34 от 451: Wandalica vastastio), изображая перед народом, что когда-нибудь эту утраченную африканскую территорию можно будет отвоевать. Естественно, подобные отзывы не могли не пробуждать сомнений в легитимности государств вандалов. Это положение прекратилось не ранее нашествия Гейзериха на Рим (455 г.); но, пожалуй, началом этого процесса можно считать только 474 г., когда восточно-римский император Зинон – между тем как западно-римское государство уже агонизировало – оказался готов к прочному миру с вандалами и гарантировал им «право владения имуществом».