Ричард III - Вадим Устинов Страница 10

Вся эта чехарда с пожалованиями выглядела, во-первых, неприглядно, а во-вторых, не слишком законно с правовой точки зрения. Затеяна она была исключительно потому, что король потакал вульгарной жадности Джорджа. В результате годовой доход со всех владений герцога Глостерского составлял чуть более ¹/₁₀ дохода герцога Кларенсского, приближавшегося к весьма солидной сумме в четыре тысячи фунтов — о какой справедливости тут можно было говорить? И если Ричард не был в состоянии по малолетству разобраться в финансовых тонкостях и в юридических уловках, то общий настрой он прекрасно чувствовал, и обида на короля, а в еще большей степени на Джорджа, у него только нарастала.

Чтобы не нагнетать между братьями атмосферу взаимной неприязни, Эдуард обдумывал возможность определить Ричарда на воспитание ко двору своего могущественного кузена графа Уорикского, что выглядело бы весьма естественно, ибо подобный этап в жизни считался важным для каждого юного рыцаря. Хотя, конечно, стремление отослать мальчика подальше от Лондона было вызвано не только желанием соблюсти рыцарские традиции или развести двух братьев подальше друг от друга. Захватив трон, Эдуард с радостью переложил текущие государственные заботы на плечи Ричарда Невилла, который в свои 35 лет был гораздо мудрее царственного кузена. Сам же король вовсю демонстрировал окружающим свое жизнелюбие, предаваясь всем доступным развлечениям. И хотя он считал подобное поведение совершенно нормальным и нисколько его не стыдился, ему не хотелось, чтобы младший брат прислушивался к кулуарным пересудам и злословию придворных.

Немедленно воплотить в жизнь этот замысел королю мешала политическая обстановка. После небольшой передышки, которую получила Англия в результате решительной победы йоркистов при Таутоне, ситуация вновь ухудшилась. Флот Эдуарда IV не смог перехватить маленькую эскадру королевы Маргариты, которая высадилась с войсками в октябре 1462 года в Нортумберленде неподалеку от замка Бамборо. Это неудивительно, ибо для парусных судов того времени с их мореходными качествами и ограниченным запасом провизии эффективное патрулирование в принципе было трудновыполнимой задачей.

Вопреки надеждам ланкастриан с их прибытием страна не восстала. Только мощные северные твердыни лояльных Ланкастерам лордов — Бамборо, Анник, Данстенборо — открыли перед ними ворота. Там ланкастриане держались против королевских войск до конца июля следующего года, пока не истощились их скудные ресурсы. Затем Маргарита и Генри VI с остатками своих сторонников разделились — Маргарита отплыла во Фландрию, а Генри бежал в Шотландию.

Пока на севере шла затяжная осада нортумберлендских замков, по нескольку раз переходивших из рук в руки, король не мог послать ребенка в охваченные войной области. Поэтому до конца 1463 года герцог Глостерский оставался в Лондоне ^[37]. Но как только обстановка нормализовалась, Эдуард тут же привел в исполнение свой давний замысел.

* * *

Герцог Глостерский без особых сожалений распрощался с придворной жизнью, которая претила его благочестивому воспитанию, а также с братом Джорджем, в достоинствах которого он окончательно разочаровался. Его влекли к себе новые впечатления — мальчику к тому времени исполнилось всего 11 лет, и новые земли манили его своей неизведанностью.

Впервые в жизни Ричард оказался за рекой Трент, служившей своеобразным рубежом, за которым начинался таинственный Север. Издалека он углядел замок Миддлхэм — одну из мощнейших крепостей Англии. Это была любимая резиденция Ричарда, графа Солсберийского, а затем и его сына графа Уорикского. Именно ее Невиллы выбрали для размещения своего двора, соперничавшего по роскоши с королевским. Массивные башни Миддлхэма и его угрюмые каменные стены, толщина которых местами достигала трех с половиной метров, тяжко вздымались над пологими холмами Уэнзлидейла, над долиной реки Юр, сбегавшей с Пенинских гор и несшей свои вскипающие на порогах воды через Северный Йоркшир.

Ричард проехал сквозь толпу, заполнявшую деревенский рынок, и миновал едва сохранившиеся развалины нормандского замка, построенного на месте саксонской или римской, а может, даже древней кельтской крепости. На востоке, у самого горизонта — там, где сливались реки Юр и Кавер — виднелись стены аббатства Жерву. Во главе эскорта он обогнул замок с востока и через укрепленные ворота попал в просторный внешний двор, по периметру которого располагались конюшни, кузница и скотобойня. Подъемный мост через ров был опущен. Ричард направил коня под каменные своды сторожевой башни и въехал на внутренний двор. Главная башня, или кип ^[38], стояла на небольшом холме, господствуя над остальными башнями, соединенными с нею замковыми стенами. С левой стороны к ней была пристроена часовня. В глубине двора виднелись помещения для слуг, мельница, пекарня. К крытой лестничной площадке на уровне второго этажа вели каменные ступени. В сопровождении констебля замка Ричард взошел по ним. Слуги показали ему главный зал в восточной части башни, указали на двери в личные покои графа Уорикского и провели в отведенные для него апартаменты. Здесь мальчику предстояло прожить три с лишним года.

Уэнзлидейл показался Ричарду куда более диким и необжитым, чем те местности, в которых он успел побывать раньше. Люди здесь жили вспыльчивые, импульсивные, всегда готовые схватиться за меч из-за пустячной ссоры. Но они были преданы своим друзьям и тверды в убеждениях. Ричарду во всем чудился истинный дух старой доброй Англии — дух, в котором в равных пропорциях смешивались воинственность, верность долгу и приверженность справедливости.

Миддлхэм и Шериф-Хаттон — замки графа Уорикского — были центрами власти, политической и социальной жизни целой провинции. В 16 километрах к западу от Миддлхэма в деревушке Эйсгарт располагался Наппа-холл, владелец которого Джеймс Меткаф Уэнзлидейлский и Наппский служил капитаном при Азенкуре ^[39]. Ричард с восторгом слушал рассказы соседа о боевых подвигах короля Генри V во Франции и, вероятно, именно благодаря старому воину стал воспринимать французов не иначе как исконных и смертельных врагов англичан. Он подружился с сыновьями ветерана, один из которых, Майлз, стал впоследствии его советником, а остальные — верными сторонниками.