О. Генри - Андрей Танасейчук Страница 10

Хотя с техникой рисунка у молодого Портера дело обстояло не очень хорошо (ведь рисованию он не учился: «уроки» «мисс Лины», ясно, не в счет), но он отличался поразительной способностью буквально одним штрихом, выразительной деталью охарактеризовать человека. Так что ни с кем другим его уже не спутаешь. В этом смысле весьма показателен эпизод, который, как весьма характерный, приводит в своей книге о писателе А. Смит. Однажды в аптеку зашел незнакомый Уильяму посетитель и спросил отсутствующего хозяина. По возвращении дяди Кларка юноша сообщил ему об этом, но тот с его слов не смог понять, о ком идет речь. «Да кто же это был?» — недоумевал он.

«— Я никогда не видел его прежде, — отвечал ученик, — но выглядел он примерно так… — и при помощи карандаша на клочке оберточной бумаги мигом изобразил посетителя.

— А, так это Билл Дженкинс из Риди-Форк. Он задолжал мне семь долларов двадцать пять центов» ^[42].

Дядя Кларк совершенно не возражал против увлечения племянника — ведь оно не вредило бизнесу. Более того, однажды он решил, что рисунки могут поспособствовать коммерции, и стал вывешивать новые (по крайней мере наиболее удачные, по его мнению) творения юноши в витрине своего заведения. В этом был резон, тем более что карикатурист был совершенно лишен обычных у этого племени язвительности и сарказма — молодой Портер не был зол и взирал на своих героев с добродушной улыбкой. Хотя он и не стал художником, его упражнения с карандашом были одним из средств развития творческого потенциала — своеобразным тренингом «человекознания», способом понимания человеческой натуры, проникновением в людскую природу.

Конечно, годы, проведенные в аптеке, — лишь один из начальных этапов этого долгого пути, но кое-что из того, что узнал тогда, он использовал через много лет, — уже будучи опытным сочинителем. И речь здесь не только о тонком и малоуловимом — «механике» познания человека, но и о сведениях, непосредственно отложившихся в писательскую «копилку». Пример подобного рода лежит буквально на поверхности — это знаменитый рассказ писателя «Родственные души» (впоследствии замечательно — и очень бережно! — экранизированный Л. Гайдаем).

Читатель, вероятно, помнит эту историю о грабителе, страдающем от ревматизма, который забрался в особняк и встретил в его хозяине — своей жертве — товарища по недугу. Не будем пересказывать фабулу, но привести центральный диалог новеллы, безусловно, стоит. Итак, «жертва», заинтересованная течением болезни компатриота, спрашивает, как долго страдает тот заболеванием:

«— Пятый год. Да теперь уж не отвяжется. Стоит только заполучить это удовольствие — пиши пропало.

— А вы не пробовали жир гремучей змеи? — с любопытством спросил обыватель.

— Галлонами изводил. Если всех гремучих змей, которых я обезжирил, вытянуть цепочкой, так она восемь раз достанет от земли до Сатурна, а уж греметь будет так, что заткнут уши в Вальпараисо.

— Некоторые принимают “Пилюли Чизельма”, — заметил обыватель.

— Шарлатанство, — сказал вор. — Пять месяцев глотал эту дрянь. Никакого толку. Вот когда я пил “Экстракт Финкельхема”, делал припарки из “Галаадского бальзама” и применял “Поттовский болеутоляющий пульверизатор”, вроде как немного полегчало. Только сдается мне, что помог, главным образом, конский каштан, который я таскал в левом кармане.

— Вас когда хуже донимает, по утрам или ночью?

— Ночью, — сказал вор. — Когда самая работа. Слушайте, да вы опустите руку… Не станете же вы… А “Бликерстафов-ский кровеочиститель” вы не пробовали?

— Нет, не приходилось. А у вас как — приступами или все время ноет?

Вор присел в ногах кровати и положил револьвер на колено.

— Скачками, — сказал он. — Набрасывается, когда не ждешь. Пришлось отказаться от верхних этажей — раза два уже застрял, скрутило на полдороге. Знаете, что я вам скажу: ни черта в этой болезни доктора не смыслят.

— И я так считаю. Потратил тысячу долларов, и все впустую. У вас распухает?

— По утрам. А уж перед дождем — просто мочи нет» ^[43].

Ясно, что все эти познания о симптомах и их проявлениях, о разнообразных снадобьях — «патентованных» или нет — писатель почерпнул непосредственно из собственного аптекарского опыта. Ведь сам не страдал ни ревматизмом, ни даже банальным остеохондрозом, и поэтому — вне аптеки — знать ни о чем подобном, конечно, не мог.

Рисование карикатур и весьма пристальное наблюдение за посетителями аптеки и завсегдатаями «аптекарского клуба» не мешало увлечению чтением. Юноша по-прежнему предпочитал, говоря современным языком, «остросюжетную литературу», но он повзрослел, и красочные обложки романов за десять центов окончательно ушли в прошлое. У. Коллинз, В. Скотт, А. Дюма, Ч. Рид, Э. Бульвер-Литтон, а затем и романы Ч. Диккенса, У. Теккерея и В. Гюго, сочинения популярных тогда в Америке Ф. Шпильгагена и Л. Ауэрбаха ^[44] — вот что насыщало не только досуг, но нередко поглощало и часть его рабочего времени. Чтение порой увлекало настолько, что иной раз он мог даже не заметить вошедшего в аптеку очередного покупателя. За это дядюшка Портер устраивал разносы племяннику-книгочею. А. Смит, хорошо знакомый с читательскими предпочтениями будущего писателя, в числе любимых книг юноши отмечал также «Ярмарку тщеславия» Теккерея, «Между молотом и наковальней» Шпильгагена, «Холодный дом» и «Тайну Эдвина Друда» Диккенса, «Монастырь и домашний очаг» Чарлза Рида, рассказы Ф. Брет Гарта и М. Твена.

Нетрудно заметить, что, за исключением последних двух авторов (которые, кстати, сыграли особую роль в формировании собственной писательской манеры О. Генри, но об этом поговорим позже), интерес у молодого человека вызывали прежде всего романы с социальной подоплекой. Конечно, в его читательских пристрастиях отражалось присущее той эпохе пристальное внимание к социальной проблематике. Но, думается, не только. Определенную роль сыграло стремление, осознанное или нет, постичь природу человеческого характера и индивидуальной судьбы. Истоками такого интереса являлись вполне естественные для юноши «поиски себя». Но для такого человека, как молодой Портер, — одинокого, замкнутого, склонного к самокопанию и меланхолии, эти размышления приобретали собственные масштабы и формы. Симптоматично в этом смысле свидетельство современника, земляка и биографа: А. Смит указывает, что буквально настольной книгой будущего писателя в те годы была «Анатомия меланхолии» Р. Бёртона ^[45]. И тогда, и позднее — уже в Техасе — он с ней, говорят, не расставался. Этот средневековый трактат мало известен в нашей стране ^[46], а ведь в нем речь идет как раз об этом — о человеческой природе, о том, что именно и каким образом формирует характер человека. То есть очевидно, что Портера это действительно и всерьез интересовало. Он доискивался причин дурного и доброго расположения духа, привычек, темперамента, пытался понять «химию» человеческого поведения. И, конечно, таким образом пытался понять природу собственного характера — собственной меланхолии и безынициативности.