Унесенные за горизонт - Раиса Кузнецова Страница 10

― Да, ― как зачарованная, ответила я.

Заручившись моим согласием, Игорь улегся на кушетку и быстро уснул, а я еще долго любовалась красивым холеным лицом. Страх перед будущим ― а вдруг его любовь просто выдумка? ― сменялся гордостью, что меня, в общем-то, не очень красивую, хотя и «умную» девушку (в этом меня давно уверили «поклонники», водившиеся со мной в детстве) полюбил такой человек. И другие, правильные мысли посещали меня в ту бессонную ночь: «Кто он? ― спрашивала я себя. ― Ведь я его так мало знаю!» Но когда он открыл глаза и, вскочив, счастливо засмеялся и прижал меня к себе, я тут же позабыла про все сомнения.

― Собирайся, мы идем в ЗАГС,― сказал Игорь. И хотя мое сердце полнилось гордостью от серьезности его намерений, я ответила:

― Так сразу?

Регистрацию брака в ЗАГСе я считала «отрыжкой мещанства».

― А зачем откладывать? Мы и так много времени потеряли. А мой отец ― законник, профессор права, он не признает нас, если мы не зарегистрируемся! Так что все придется делать по форме, как полагается.

Его доводы я слушала с большим удовольствием: мне льстило, что этот человек станет моим законным мужем. А он в эти минуты «уговоров» был особенно хорош ― голубые глаза с длинными мохнатыми ресницами светились от вдохновения, и то и дело красивым движением головы он откидывал с высокого лба каштановые волосы. Даже бородка, этот буржуазный анахронизм, сейчас удивительно была к месту на его скульптурной лепки лице. И я, вдруг лишенная собственной воли, подчинилась. Лишь для виду, что немножко сопротивляюсь, сказала:

― Но у меня нет нового платья!

― Пустяки! В ЗАГСе раздеваться не нужно, ― тоном бывалого завсегдатая этого учреждения ответил Игорь. Накинул на меня пальто, схватил за руку и потащил в Волисполком.

Все казалось сном. Я очнулась, когда регистратор строго спросила, какую фамилию я собираюсь носить?

― Конечно, мою! ― не дав мне подумать, сказал Игорь. ― Раиса Винавер, ведь правда красиво?

Я согласилась:

― Звучит красиво, ― и, поставив подпись в толстой книге, приобрела новую фамилию.

Это почему-то развеселило; схватившись за руки, мы выскочили из комнаты, где нас только что превратили в семейную ячейку, и бегом отправились, как я думала, домой. Но на мосту, перекинутом через железнодорожные пути, который весь затрясся от тяжелой поступи паровоза, Игорь вдруг выпустил мою руку и сказал:

― Чуть не забыл! Мне же срочно в Москву надо!

И не слушая моих ― жалких от растерянности ― слов, нырнул в клуб кислого угольного дыма и побежал вниз по лестнице на перрон. Униженная и оскорбленная, я осталась наверху: вот Игорь догнал тронувшийся поезд, вот впрыгнул на ходу в вагон, и вот уже тормозная площадка последнего вагона втянулась в горизонт.

День был приемный, судья уже нервничал, хотя и был предупрежден, какое «событие» произошло в моей жизни.

Сразу удивило большое количество зрителей из местных жителей. Это дело об алиментах интересовало и меня, так как ответчиком являлся комсомолец, состоявший со мной в одной ячейке. Поэтому протокол судебного заседания решила вести сама.

Истица была «старухой» ― ей было сорок пять лет, а нашему парню восемнадцать. Женщина со слезами на глазах утверждала, что отец ребенка ― именно наш комсомолец и что ни с кем другим она не «якшалась». Свидетели подтверждали, что многократно видели, как она угощала его, а уж спал ли он с ней, не знают. Неожиданно одна свидетельница заявила, что много раз видела у этой женщины Митьку-пекаря. Суд ухватился за эту ниточку, тем более что наш комсомолец упорно в «грехе» не признавался и твердил, что дружил только с сыном женщины, а если и ночевал, то с товарищем на сеновале. Суд сделал перерыв: за это время милиция разыскала Митьку-пекаря, и он явился в суд; Митька признался, что бывал у Матрены Николаевны не раз, но «никаких таких дел с ней не имел». Сорок пять лет, холостой, хорошо зарабатывает ― суд, «исходя из интересов ребенка», признал отцом его и присудил платить алименты ^[9].

Тогда, в день моей свадьбы, это дело отвлекло от мрачных мыслей и предчувствий. Я поднялась к себе наверх, переоделась в новый голубой халатик с желтыми цветочками и затопила печку. Вдруг дым повалил в комнату. Догадалась ― снег, обильно валивший за окном, попал в трубу; схватила швабру, вылезла через чердак на крышу, подобралась к трубе и начала ее шуровать. Полетели дым, искры, меня обдало сажей, я начала отряхиваться, видя, как халат покрывается пятнами. Неожиданно послышался смех, громкие аплодисменты; поглядела вниз и увидела на дорожке троих мужчин и женщину. Среди них узнала Игоря, его высокую фигуру с чемоданами в обеих руках.

― Ура! Ура! ― кричали они, глядя на меня, хохотали и аплодировали. ― Летите, летите прямо на метле к нам!

Я приняла игру:

― Я не ведьма, я ангел, а они летают только на небо.

И, схватив швабру, спряталась за трубу, а там, через окно спустилась на чердак, пробежала в комнату, переоделась и степенно пошла навстречу гостям, которые шумно поднимались по лестнице.

Игорь, возбужденно смеясь, представил меня друзьям, а мне ― их. Это был Борис Котельников, не то оператор, не то режиссер кино, и известные мне по популярным в то время фильмам актеры кино ― Раиса Пужная и Иван Бабынин, прекрасно сыгравшие в картине «Бабы рязанские».

Мужчины деловито принялись распаковывать чемоданы, доставая оттуда вино, фрукты и прочую снедь. Бабынин попросил большую кастрюлю ― за ней пришлось сбегать к Нюре ― и принялся готовить глинтвейн, забрав у меня весь запас сахара. У Котельникова в сетке оказалась большая металлическая ваза, и он стал приготавливать «крюшон», попутно обучая этому искусству. Игорь суетился между нами и, осваивая роль хозяина, просил сидеть спокойно: «Я все достану сам», ― говорил он и гремел тарелками, вилками, ножами и стаканами.

― В самом деле, тезка, ― потянула к себе Пужная, ― пусть мужчины потрудятся!

Я села рядом с ней, просто, со вкусом одетой и причесанной, и с ужасом вспомнила, что, кажется, в спешке переодеваясь, забыла умыться и выгляжу, наверное, ужасно после борьбы с дымом и сажей. Подбежала к зеркалу, увидела раскрасневшееся лицо, сверкающие глаза и встрепанные волосы. Но, слава богу, пятен сажи на лице не было...