Бестужев-Рюмин - Борис Григорьев Страница 10

Был ли Алексей Петрович организованным или стихийным оппозиционером? Вряд ли. Скорее он был обычным русским ловцом конъюнктуры. Став старше и «образумившись», Алексей Петрович станет куда осторожнее и уже никому не откроет своих потаённых мыслей, как он это сделал в 1717 году. Он будет маскировать их приверженностью к интересам государства и постарается уже никогда не показывать из-за неё своё истинное лицо. Тем более что государственником он был вполне убеждённым и последовательным.

В этом же 1717 году Алексей Бестужев неким образом был связан с голландцем Abraham van Notten, с которым он, возможно, познакомился в Голландии, находясь по пути из Англии в Россию, и с неизвестным Бестужевым Дмитрием Петровичем. Об этом мы узнаём из его письма от 3 августа, которое он написал в Петербург известному уже нам В.И. Монсу. Вот оно:

«Благородный господин камер-юнкер государь мой Вилим Иванович.

Униженно вашему благородию благодарствую за комплимент ваш у который от вас господин Бестужев Дмитрий Петрович мне справил; при сем прилагаю письмо от оного господина Бестужева, по которому прилежно прошу его и меня одолжить, не замешкав, сто червонных исходатайствовать и такие деньги вручить сему листоподателю с распискою, а именно господину Абраму ванн Ноттену (dem Н. Abraham van Noften), оным ваше благородие по прежнему меня обяжете, за что, напротив, вам, государю моему, отслужить потщуся и всегда неотменно со многим почтением пребуду вашим, государь мой, всепокорно послушным слугою Алексей Р. Бестужев».

Очень и очень загадочное письмо! Во-первых, незнакомец Д.П. Бестужев: кто он? Родственник или однофамилец? Что заставило молодого дипломата просить Монса об одолжении ста червонцев и о вручении их некоему голландцу ванн Ноттену? За какие услуги? Если это обычные денежные долги, то почему было не одолжить деньги у отца или у старшего брата? Письмо предполагает, что Монс уже находился в контакте с Бестужевым-Рюминым и передавал ему с упомянутым выше незнакомцем «комплимент». Познакомиться или вступить с ним в переписку Алексей Петрович, конечно, мог с помощью отца, но какие-такие дела связывали его с высоко парящим фаворитом императрицы? Ответов на все эти вопросы пока нет, но как бы то ни было, мы видим, что Алексей Петрович был и в молодости своей не простой «штучкой», а человеком, склонным искать «где глубже и лучше».

К 1717 году отношения между Петром I и Георгом I стали портиться, и А.П. Бестужев-Рюмин попросил у короля Георга увольнения со службы. Вряд ли он сделал это сам, а не по согласованию со своим русским государем. По прибытии в Россию в 1718 году он был назначен на малозначительное для него место обер-камер-юнкера при дворе Анны Иоанновны в Митаве. Таким образом, рядом с курляндской герцогиней на короткое время оказались все Бестужевы-Рюмины — отец и оба сына. Там Алексей прослужил два года без жалованья. Возможно, какие-то подозрения у Петра I в отношении младшего Бестужева всё-таки были? Не знаем, но очень похоже на это. Иначе почему царь отнёсся к своему прежнему любимцу так прохладно и фактически сослал его на бездействие в курляндскую «дыру»? Разве мало было там отца и старшего брата Михаила?

Но митавское «сидение» благополучно завершилось, и царь снова призвал Алексея Бестужева-Рюмина на «настоящую» службу. В 1721 году Пётр отправил его на первый самостоятельный дипломатический пост министром-резидентом в Данию, при дворе короля Фредрика VI, где он сменил на этом посту своего бывшего учителя В.Л. Долгорукого.

В Копенгаген новый министр попал в самый разгар дипломатической борьбы Петра I с английским королём Георгом I, который вступил в союз со шведами и пытался поднять северные державы против России. Кроме того, положение Бестужева осложнялось тем, что русский император оказывал покровительство голштинскому герцогу, земли которого были оккупированы Данией и по сепаратному сговору со Швецией включены в состав датского королевства.

Бестужеву надлежало добиться от датского двора признания за Петром I императорского титула, за голштинским герцогом — звания «королевского высочества», а для русских судов — беспошлинного прохода через пролив Эресунд. Естественно, он должен был внимательно наблюдать за поведением Лондона и по мере сил противодействовать английской дипломатии в Дании. Бестужев доносил в Петербург, что выполнение последней задачи встречает большие затруднения, поскольку почти все датские министры состоят у ганноверского (читай: английского) посланника на «пенсии», и просил у Петра I 25 000 червонцев, чтобы перекупить их на свою сторону. Приём старый, но испытанный…

Но денег царь Пётр, кажется, не дал.

Впрочем, Алексею Бестужеву и без подкупа удалось завербовать влиятельного при датском короле Фредрике VI оберсекретаря военной коллегии Габеля, который помог русскому посланнику начать тайные переговоры лично с самим королём. Датское правительство заявляло о своей готовности признать за Петром I императорский титул только в обмен на гарантию Шлезвига как части королевства или, на крайний случай, при условии удаления голштинского герцога от русского двора. Пётр, естественно, на это условие не соглашался и от голштинской карты отказываться не хотел, поэтому переговоры затянулись, и дело с места не двигалось. Да и сам Бестужев советовал царю продолжать использовать голштинского герцога в качестве своеобразного для Дании пугала.

Между тем Россия в 1721 году заключила со Швецией мир, по случаю которого Бестужев 1 декабря устроил грандиозный праздник и приём иностранным дипломатам и первым лицам датского королевства. Перед своим домом он велел выстроить прозрачные картины, на которых был изображён бюст Петра с латинской надписью: «Шестнадцать лет ознаменовав подвигами, затмившими деяния Геркулеса, он заключил 30 августа 1721 года славный мир в Нейштадте, заставив безмолвствовать зависть и даровав Северу давно ожидаемое спокойствие». На приёме русский резидент раздал всем гостям памятную медаль с приведенным выше изречением, по собственной инициативе выбитую в Гамбурге. В Дании чеканить монету отказались из-за слов «даровав Северу давно ожидаемое спокойствие», найдя её предосудительной. Зависть бывшего союзника далеко не безмолвствовала! Но зато Бестужев получил от царя, находившегося в этот момент в Дербенте, собственноручное письмо с изъявлениями благодарности.

В 1723 году царь Пётр I послал за Бестужевым в Копенгаген специальный фрегат, чтобы срочно доставить его в Ревель, где у царя были важные дела. По всей видимости, Алексей Петрович понадобился царю для консультаций по скандинавским делам. В Ревеле император наградил дипломата собственным портретом, украшенным бриллиантами. Эта награда была обещана Бестужеву ещё в 1721 году, сразу после подписания Ништадтского мира, но тогда у царя готового портрета под рукой не оказалось. Бестужев очень дорожил царским подарком и всегда носил его на груди.

В круг интересов русского посланника входила не только политика и дипломатия. Пребывание в Копенгагене ознаменовалось для него научным изобретением, принесшим в конечном итоге мировую славу. В датской столице он сильно увлёкся (ал)химией и изобрёл ценные «жизненные капли» — tinctura tonico-nervina Bestuscheffi, спиртоэфирный раствор хлористого железа, лечащий истощённые нервы и надолго вошедший в историю медицины под названием «капель Бестужева».