ВЧК в ленинской России. 1917–1922: В зареве революции - Игорь Симбирцев Страница 10

При детальном рассмотрении всей этой истории такая версия масштабной провокации всего эсеровского восстания в июле 1918 года все же не выглядит слишком правдоподобной. В моральном плане преград к такому образу действий у большевиков и дзержинской гвардии первого состава ЧК, возможно, и не было. В тот же год чекисты на местах уже создавали кое-где по России методом полицейской провокации «контрреволюционные заговоры», используя их для организации масштабных репрессий «контры» в своем регионе. А Дзержинский, Петерс и многие другие первые руководители ЧК до революции были деятельными подпольщиками, детально знакомыми с методом провокации царской охранки и хорошо освоившими различные приемы контрпровокаций. А по сути – тех же провокаций со стороны подполья, ими до 1917 года чаще увлекались террористы-эсеры, но и их было немало в ЧК после Октября. Начав работу ВЧК с полного отрицания метода провокации (а при Ленине даже угрозыск в Наркомате внутренних дел поначалу наивно отказывался от работы с тайной агентурой), чекисты первого призыва, в отличие от чинов царской охранки, не провозглашали гордо лозунг: «Главное орудие сыска – агентура и кулак», по крайней мере вслух и напоказ. Но в реальной практике прибегнуть к провокации через тайную агентуру вполне могли, со временем обучились этому не хуже предшественников из охранки.

Смущает техническая сторона исполнения такой громоздкой операции еще молодой и строящейся почти с нуля спецслужбой, будь все же такая иезуитски коварная операция осуществлена и до сих пор не раскрыта историей. Слишком гигантская получилась бы операция со слишком идеальным исполнением для почти новорожденной службы политического сыска, еще не устоявшейся толком организационно, неоднородной в кадровом составе, в условиях тревожного хаоса нестойкой большевистской власти в 1918 году.

Здесь предъявить серьезное обвинение всей ЧК во главе с Дзержинским вряд ли удастся. Может быть, можно еще порассуждать о том, что эсеры готовили восстание, а их к нему незаметно толкнули в не самый подходящий для исполнения их плана момент, хотя бы именно за счет такого «засланного казачка», как Яков Блюмкин. Здесь возможные ответы уже давно похоронены вместе с участниками тех событий. В конце концов, сами эсеры своими действиями 6 июля создали здесь ЧК алиби. Все их действия, так похожие по краткости выступления и его начальной эйфории от успехов на то, что было за век до того у декабристов, или на то, что мы в недавней нашей истории наблюдали при событиях октября 1993 года в России, на опереточный путч не похожи. Захват Лубянки был, убийства депутатов-большевиков на улицах были, агитация латышских частей против позорного Брестского мира была, заложники в отряде Попова были, телеграммы по России с захваченного Московского телеграфа о свержении власти большевиков ушли. Мятеж вроде бы умышленно наметили на праздник Ивана Купалы, когда для любого латыша наступает святой день Лиго и когда большая часть латышских стрелков пьянствовала в казармах или за городом. И само убийство Мирбаха – типично эсеровская акция в духе всех исторических традиций этой партии, включая знаменитые бомбы «македонки» с торчащими из них запалами.

После этих летних событий партия эсеров попадает под жесткий пресс ЧК наравне с анархистами, кадетами и откровенными белыми из монархистов. ЦК партии левых эсеров практически весь арестован и рассажен по тюрьмам. В конце 1918 года ЧК в Москве ликвидирует и уже ушедший в подполье ранее центр правых эсеров, связанный с организацией офицеров Савинкова и с белыми армиями, арестовывают создавших этот нелегальный центр членов ЦК ПСР Ратнера и Алексеева. Позднее в Москве громят еще один созданный Савинковым боевой центр правых эсеров, а уже в 1921 году ликвидируют нелегальный центр арестованных членов эсеровского ЦК прямо в Бутырской тюрьме, откуда те сумели наладить связи с товарищами на воле и даже с эсеровскими «Советами вольного крестьянства» бунтующих в Тамбовской губернии крестьян Антонова.

В газетах печатаются все новые резолюции ВЧК с угрожающими формулировками о том, что «до сих пор комиссия была великодушна в борьбе с врагами народа, но, когда гидра контрреволюции наглеет с каждым днем, когда всемирная буржуазия стремится задушить авангард революционного интернационала, ВЧК, основываясь на постановлении Совнаркома, не видит других мер борьбы с контрреволюционерами, шпионами, спекулянтами, хулиганами, саботажниками и прочими паразитами, кроме беспощадного уничтожения на месте преступления, а потому объявляет, что все неприятельские агенты и шпионы, контрреволюционные агитаторы будут беспощадно расстреливаться отрядами комиссии».

Здесь «красный террор» пошел универсальной дорогой всех подобных революций, начиная с обострения якобинского террора в годы Французской революции после подавления первых же серьезных выступлений роялистов (тогдашних монархистов), жирондистов (схожих с нашими кадетами или меньшевиками), «бешеных» (аналогом наших эсеров). В истории тайного сыска в Российском государстве прецедентов такому «красному террору» ЧК не было до 1918 года, даже террор опричнины при Иване Грозном при некотором внешнем сходстве по многим показателям имеет другой характер. А вот в мировой истории именно «чрезвычайка» Конвента якобинцев Французской революции во главе с «якобинским Дзержинским» – Шарлем Ронселем является прямым предком нашей ЧК. Француз Ронсель в мировой истории является прародителем всех чекистов, хотя его имя на торжественных собраниях 20 декабря почему-то никогда не поминают. Даже термин «революционный террор» заимствован чекистами нашей революции у этой службы безопасности Конвента, как и многие его характерные приемы: расстрелы заложников по спискам без определения вины конкретного лица, утопленные на баржах с пробитым дном обреченные люди, показательные расправы со священниками и так далее. В ответ на многочисленные тогда аналогии работы его ЧК с якобинским террором в его разгар Ленину оставалось лишь явно растерянно парировать: «Верно, мы арестовываем, но ведь гильотинами головы не рубим и, надеюсь, не будем!» Даже в этом «надеюсь» сквозит некая растерянность и неуверенность в том, что до гильотины у них не дойдет. Их затем и не было, но были события страшнее любых гильотин, перед ними выходки опьяненных революцией парижских санкюлотов вскоре поблекнут.

С левыми эсерами разрыв после июльского их выступления был бесповоротным, с этого момента они в явной оппозиции к Ленину и его партии по множеству вопросов, включая и вопрос о действиях большевистской ЧК. В знаменитом письме лидера левых эсеров Марии Спиридоновой большевистскому ЦК от ноября 1918 года кроме многих обвинений в политических расправах с другими революционными партиями, предательстве идеи мировой революции и мире с немцами, террора против крестьянства отдельным абзацем выделена и работа ЧК: «Большевистская ЧК – настоящий осколок старых городовых с околоточными. В губернских и уездных «чрезвычайках» наблюдаются акты жестокого надругательства над душой и телом человека, истязания, обманы, всепроникающая взятка, голый грабеж и убийства – без счета. Аресты производятся по одному доносу и оговору, ничем не подтвержденным. Творятся неслыханные насилия над рабочими, крестьянами, матросами, запуганными обывателями. А настоящие враги рабочего класса попадают в «чрезвычайку» крайне редко. Левые социалисты-революционеры трижды голосовали против расстрелов. Свирепствуют поголовные убийства связанных, безоружных людей, втихомолку, в затылок из наганов. Не стыдятся грабить трупы (часто донага). Идеологи «чрезвычаек» – люди сомнительной нравственности и умственно убогие. ЧК – тайная полиция Ленина – стала употреблять провокации. Это неслыханный позор для Советской России».