Красная звезда, желтая звезда - Мирон Черненко Страница 10

Кстати сказать, именно этим, предагональным, состоянием еврейской культуры, в том числе и кинематографа, можно объяснить лихорадочный всплеск «еврейского» кино, которым отмечен конец двадцатых годов, его поразительное разнообразие — тематическое, жанровое, а в лучших его проявлениях и эстетическое.

Не могу не сказать, что спустя много лет, в конце восьмидесятых, когда снова стало «все можно», на экран выплеснулись аналоги, а то и просто близнецы многих и многих картин конца двадцатых, словно время сжалось на шесть десятков лет и процессы, начавшиеся в ту давнюю пору, просто продолжились безо всякого перерыва. Причем относится это не только к общему умонастроению экрана, к главным направлениям тематики, но и к отдельным сюжетам. Так, на экраны выходят множественные экранизации Шолом-Алейхема, включая классические «Блуждающие звезды», «Гамбринус» по А. Куприну и другие, о которых — в свое время. Покамест же вернемся в 1928 год, когда вышел на экраны первый «Гамбринус», правда, под более соответствующим потребностям и знаковым системам эпохи названием «Накануне», ибо действие фильма и впрямь происходит аккурат перед революцией 1905 года.

Поставил картину признанный уже энтузиаст и мастер «еврейского» кино той поры Григорий Гричер-Чериковер, а в роли еврейского скрипача Сашки снялся великий украинский актер Амвросий Бучма, и в будущем не чуравшийся еврейских ролей на экране. К сожалению, и этот фильм не сохранился и существует лишь в виде нескольких фотографий, а потому судить о нем можно лишь по небогатой прессе тех лет и сухой, сугубо идеологической аннотации. Вероятно, именно здесь самое время сказать о существенном пороке единственного исторического источника по кино советских лет — каталога «Советские художественные фильмы». Нередко создается впечатление, что, когда речь идет об экранизациях более или менее известных литературных произведений, авторы аннотаций описывают не фильмы, а первоисточники, которые, дойдя до экрана, как правило, изменялись до неузнаваемости. Что и следует иметь в виду на будущее.

А потому, зная пристрастие режиссера к быту, к старым еврейским улицам, ко всей вымирающей цивилизации «штетла», можно предположить, что на экране была запечатлена старая, еще не ушедшая Одесса, нравы, обычаи, «менталитет», что привычная патетика историко-революционного кино не затмила в фильме главного — атмосферы, специфического климата столицы «еврейского Леванта». Но кинематограф не знает археологии, и предположения навсегда остаются предположениями.

Как и в случае со следующей картиной Гричера-Чериковера «Сквозь слезы» (другое название — «Страницы прошлого»), еще одной экранизации произведений Шолом-Алейхема, на этот раз трех новелл — «Зачарованный портной», «Мотеле — сын кантора Пейса» и «Ножик», судя по всему, типичной ленте из категории плачущих, непринужденно и привычно клиширующей мотивы, персонажей и сюжетные линии из других повестей, рассказов и романов писателя, действие которых разыгрывается в заштатных еврейских местечках черты оседлости, варьируя лишь имена, профессии и перипетии в одном и том же, в сущности, сюжете.

Однако это сказано отнюдь не в осуждение режиссера — напротив, именно эта густота или, лучше сказать, теснота еврейского репертуара, повторяемость сюжетов и персонажей создавала, как принято говорить сегодня, некое плотное кинематографическое пространство, в котором отдельные замыслы, повороты и вариации как бы оплодотворяли друг друга, дополняли, комментировали, а порой и опровергали. Тем более что собственно еврейские фильмы постоянно дополнялись картинами, в которых нетрудно было разглядеть братьев по крови, причем в ситуациях и ролях самых неожиданных.

Так, в экранизации знаменитой повести Всеволода Иванова «Хабу» (режиссер В. Висковский, 1928), главный персонаж, инструктор исполкома, строящий дорогу в непроходимой тайге и положивший жизнь на этой стройке, носит фамилию Лейзеров, в первом по-настоящему известном фильме Юлия Райзмана «Земля жаждет» (1930), одном из многочисленных кинематографических панегириков первым пятилеткам, выступает юный энтузиаст-комсомолец Лева Коган, вместе со своими братьями по классу осушающий жаркие пески пустыни, а спустя четыре года почти в аналогичной ситуации можно встретить красавицу инженера по фамилии Левина в исполнении Софьи Магарилл («Секрет фирмы», 1934, режиссер В. Шмидтгоф). И многих-многих других.

Надо сказать, что репрезентативная роль эта чаще всего выпадала на долю самых юных персонажей, комсомольцев и пионеров, представлявших собою в чистом виде носителей будущего единого сообщества строителей коммунизма, не разделенных какими-либо этническими перегородками: приведу, к примеру, такую пионерскую ленту, как «Настоящие охотники» (режиссеры Н. Лебедев, Н. Угрюмов, 1930), в титрах которой просто роятся юные Коля Гольдберг, Феня Лившиц, Лева Самсонович.

Повторю еще раз, что имена и фамилии этого рода встречаются в фильмах, никакого отношения к предмету моего исследования не имеющих, однако со всей определенностью свидетельствуют о том, что «проблема количества» последующих десятилетий существовала покамест лишь на уровне идеологического подсознания и еще не была сформулирована вслух. Так что персонажи, ни с того ни с сего появляющиеся в фильмах, в которых всего через два десятилетия им попросту не нашлось бы места (скажем, упоминание о некоем Мишке Брикмане в фильме «Контакт» режиссера Е. Косухина, 1930, посвященном борьбе все тех же непременных комсомольцев с отсталыми представлениями пожилых рабочих о социалистическом соревновании), позволяют хотя бы косвенно судить о том, что на уровне политическом государственный антисемитизм еще не вышел на авансцену общества.

Эти беглые, но частые упоминания, появления, проблески на экране, в сущности, были не менее важны для изображения, описания и осмысления еврейского присутствия в жизни России (и Советского Союза — в тех лентах, действие которых разворачивалось уже в послереволюционные годы), чем фильмы, в которых жизнь эта становилась двигателем сюжета или одним из его несущих элементов, ибо само появление их отбивало некий ритм, прямо и недвусмысленно синхронный с ритмом реальных, а не только кинематографических сдвигов в политической, общественной и культурной жизни страны в целом.

И несмотря на то, что в ту пору еще не существовало — по крайней мере, на бумаге, в форме инструкции, спущенной сверху, — некоего общегосударственного идейно-производственного плана развития советской кинематографии, подобного тому, что вошел в полную бюрократическую силу в следующем десятилетии, а в десятилетиях последующих и вовсе стал незыблемым законом существования советского кино, политическая атмосфера эпохи отражалась на экране с удивительной, хотя и не всегда буквальной, точностью. При этом современники и участники событий, как правило, не отдавали себе в этом отчета, воспринимая каждую картину в отдельности, обособленно, вне процесса.

В самом деле, на излете «интернационалистской эпохи», в двадцать девятом, когда начинала формулироваться заново новая концепция социализма с имперским лицом, когда в политических горних высях уже психологически к этим переменам были готовы и сторонники, и противники новых веяний, на экраны выходит картина по меньшей мере странная, а если судить по аннотации, неожиданная и противоречащая формирующейся модели национальной политики, но на самом деле предвосхищающая многое из того, что станет ясным и понятным много позже, когда политика эта, особенно по отношению к еврейству, да и к другим народам и народностям, не обладавшим собственной государственностью, приобретет законченный вид политики, ориентированной на насильственную ассимиляцию, естественно, под руководством «старшего брата», правда, еще не названного «великим», но эту роль начинающего осваивать от фильма к фильму.