Герой советского времени. История рабочего - Георгий Калиняк Страница 10

Ученица одной из московских школ просила отца не подвозить ее к школе на машине. Причина: над ней смеются одноклассники, потому что у отца «Запорожец»[20], а у их родителей «Волги», «Жигули», «Мерседесы». Эти папы – грабители и взяточники, собственники «Волг» и «Мерседесов», мало того, что сами преступники, но уже своих детей воспитывают в духе пренебрежения и высокомерия к сверстникам.

Что можно ожидать от этого человеческого подлеска. Вырастут такие же хапуги без стыда и совести, станут достойной сменой своих мародеров-родителей, ушедших в мир иной по закону природы.

Разве в наше время доходило до того, что делают сейчас школьницы в Москве? У дома, где живет хулиганствующая певица Пугачева, годами сидят поклонницы. От безделья курят и пьют вино. Так проходят впустую их школьные годы. Вот этими дурехами в будущем пополнятся ряды проституток. Так рождается у нас каста бездельников, отбросов общества, которые станут фашистами на нашей земле. Эти доморощенные фашисты в определенный критический момент будут стрелять нам в спину за побрякушки и тряпки.

Отцы и матери этих молодых паразитов жрут и пьют самое лучшее, одеваются в наимоднейшее. Это для них чуть ли не каждую неделю в журналах печатают, а по телевидению показывают новые моды. Это только такие грабители и толстосумы могут позволить себе так часто менять шикарные одежды.

Она, эта каста, уже не хочет ездить на отечественных машинах. Им подавай «Мерседесы» и «Вольво». Жены и любовницы этой касты отсвечивают золотом и камушками. Эта банда занимает лучшие места в театрах, на курортах, в ресторанах, в гостиницах. Они смотрят на нас, нормальных людей, как на стадо, как на рабов, которые обязаны обеспечить их сладкую жизнь.

Ненавижу всю эту накипь рода человеческого, всю эту банду, присосавшуюся к народу. Ненавижу всех этих гадов, которых в эпоху военного коммунизма уничтожали, потому что и тогда и теперь они не достойны иной участи.

Кроме дома и школы, на дорогу жизни нас выводила пионерская организация. Тогда это еще было новое дело. Пионерские отряды создавались при заводах и фабриках. Еще не было опытных кадров руководителей и материальной базы.

Я был в отряде при деревообрабатывающем заводе. Своего определенного помещения у нас не было. Наше звено устраивало свои сборы в полупустом сарае, где среди штабелей досок стоял блестящий легковой автомобиль. Он никого не возил, а мирно покоился под крышей несколько лет.

Тогда шли горячие споры между сторонниками автомобилизации и их противниками. Первые доказывали: когда авто не работает, то его не нужно кормить. Да и груза он перевозит больше, чем одна лошадиная сила, на приличной скорости. Лошадники заявляли: лошадь питается дешевым кормом, и зарплата возчика ниже, чем у шофера. Пока противники выясняли отношения, моторная телега стояла на приколе.

Эти споры происходили на фоне нашей тогдашней бедности. Время рассудило эти воюющие племена.

С каким трепетом мы, пионеры, ожидали революционных праздников: Первое Мая и Октябрьскую Революцию[21]. В эти дни в заводском клубе нас принимали в пионеры. Нам вручали на сцене красные галстуки и значок «Будь готов»[22]. С этого дня ты становился настоящим пионером, потому что всенародно давал клятву быть верным делу Ленина.

Это было чудесное время. Время постижения тайн природы, познания большого окружающего тебя мира, открытия неповторимости жизни.

Что из того, что у нас не было пионерской формы, лагерей и многого другого. Но как хорошо пелось про картошку у настоящего костра. Мы были счастливы, наверно, больше, чем нынешние артековцы.

В 1927 году я окончил семилетку. Выпускной вечер был скромным семейным праздником, несравнимым с нынешними балами. Не было бальных платьев у девушек и парадных костюмов у мальчишек. Об этом тогда никто не думал и не мечтал. Скромное угощение с лимонадом и, как апофеоз изобретательности наших подружек, в конце вечера – мороженое.

[Мы чувствовали себя] раскованно, было хорошо и весело. С нами были наши умные, добрые учителя. По молодости мы не чувствовали их немного грустных сердец. Они прощались с нами и с частью своей жизни навсегда.

Какое удивительное сердце у педагога! Каждый из них отдает своим ученикам знание и силу жизни, и каждый год, как птица Феникс, возрождается вновь, чтобы отдавать негасимый пламень знаний ученикам, сидящим за партами.

Это много позже, когда отцвела мальчишеская весна и пришло знойное лето возмужания, в какую-то годину я вспомнил последний школьный день и только тогда по-настоящему ощутил неповторимость расставания и рождение нежности к далекому прощальному вечеру.

Как быстротечна и коротка летняя ночь. Когда мы расставались и расходились по домам, город еще спал. Он не чувствовал, что из гнезда собираются улететь его питомцы.

Мы выходили из школы веселой гурьбой, и перед нами лежали десятки дорог. И нужно было каждому выбрать свою дорогу, единственную и прямую. Уже золотились от восходящего солнца легкие, как паутинка, облака и вершины высоких тополей. В розоватом свете рождающегося дня таяла ночная тень.

В нашем сердце лучший уголок всегда будет принадлежать месту, где детство встретилось с юностью, и откуда ушли мы в чужие края.

Таким местом стал для меня Витебск, который я покинул первого марта 1928 года. Немного раньше в Москву уехали Мессерман и Яша Гордон, а в Ленинград почти все остальные одноклассники и моя сероглазая богиня Женечка.

8

Эх, расскажи, расскажи, бродяга…[23]

Город на Неве встретил сыростью, туманной дымкой, серыми шеренгами домов Загородного проспекта. Во всяком случае, так мне показалось по выходе из Детскосельского вокзала (теперь Витебский).

Меня встречали школьные товарищи. К одному из них, Павлу Креславскому, мы отправились на квартиру, за что приношу ему великую благодарность, иначе мои первые шаги в самостоятельной жизни были бы еще тяжелее.

Павел жил в комнатке, отгороженной от широкой прихожей. Но у него я не мог долго оставаться. Дело в том, что в то время жилую площадь, квартиру снимал один человек, и уже он распоряжался этой площадью. На мое постоянное проживание хозяин квартиры согласия не давал.

Хотя в Ленинграде в университете учился брат Александр, но я намеренно не взял его адреса, чтобы все пути к помощи родни были отрезаны. Вот почему, прожив у Павла несколько дней, я перешел на кочевой образ жизни. С Пушкарской я перебрался на Васильевский остров, затем на улицу Плеханова, на Театральную площадь и еще во многие места.

Холод заставлял бродить всю ночь. Только утром, когда открывались церкви, можно было зайти [туда] погреться.

В общем, я рановато выехал на дачу. На дворе стоял март, а в Прибалтике и в мае дуют холодные ветры. Это был далеко не Крым или Черноморское побережье Кавказа.

В конце апреля основной базой стала сапожная мастерская на улице Жуковского, где единолично стучал молотком наш витебский Петя. Я приходил к нему часам к семи вечера. К этому времени он заканчивал работу и уходил домой, а меня оставлял в закрытой мастерской.