Война солдата-зенитчика. От студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941-1942 - Юрий Владимиров Страница 10

Для попадания со своего этажа на другие этажи жильцы обоих корпусов пользовались лестничными клетками, предусмотренными в двух боковых башнях, построенных по одной посредине обоих корпусов, а также обычными лестничными клетками, имевшимися по концам этажей большого поперечного здания. Кроме того, некоторые лица (по их желанию), а также пожилые или слабые люди и инвалиды, а особенно женщины с ребенком в коляске могли перемещаться от своего этажа вверх или вниз по наклонной гладкой дорожке внутри пристроенной к заднему концу того же здания специальной башни. В этой башне не было ступенек, и движение в ней в обе стороны совершалось по зигзагообразной линии. Кстати, я любил иногда, тренируя себя, бегать внутри этой башни вверх от первого этажа до седьмого. А однажды какой-то сильно обиженный судьбою или вдруг потерявший разум студент захотел покончить в ней с собой, бросившись вниз в ее центральный проем прямо с верхнего этажа. Однако остался жив, так как фактическое бетонное (твердое) дно проема оказалось примерно на метр заложенным слоем окрашенной под цвет пола фанеры, которая при этом лишь прорвалась насквозь по контуру человека, резко снизив одновременно силу его падения и смягчив удар.

В подвале работала кубовая, откуда жильцы таскали в бидонах или в другой посуде горячий кипяток, который студенты применяли главным образом для чаепития. (Между прочим, некоторые ребята, включая и меня, иногда пили «чай» только в виде обычной подслащенной сахаром горячей воды, то есть без применения заварки, стремясь экономить деньги на нее или из-за непритязательности к принимаемому напитку. Большинство студентов не имели для заваривания чая специального маленького фарфорового чайника и обходились без него, просто бросая щепотку заварки на дно стакана. Таким чайником пользовались в основном девчата. А отдельные студенты в ряде случаев бывали вынуждены ограничивать себя в еде лишь питьем без сахара горячего кипятка вместе с черным хлебом, когда у них деньги из стипендии кончались совсем. Но я до такого состояния никогда не доходил благодаря хотя и скромной, однако достаточной для нормальной жизни маминой денежной поддержке из дома.)

По утрам и нередко также по вечерам мы с соседом пили у себя в кабине чай, как правило, с куском черного и иногда белого хлеба, намазанным сверху очень тонким слоем соленого сливочного масла и покрытым дополнительно пластинкой дешевой колбасы. При этом, как мне теперь кажется, тогдашнее сливочное масло было слишком жирным, так как принять его сразу в один прием в количестве, как сейчас, больше 15–20 граммов было для меня невозможно – рвало. Обедали мы в столовых трамвайного депо им. Апакова и кондитерской фабрики «Ударница» на Шаболовке и в деревянном здании ресторана «Шестигранник» на территории Центрального парка культуры и отдыха (ЦПКиО) им. Горького.

Процесс принятия обеда в столовых, и особенно в нашей – в Доме коммуны, почти всегда длился очень долго, так как предварительно приходилось выстаивать длиннейшую очередь к кассовому аппарату, обычно вращаемому кассиршей вручную, чтобы выбить в кассе чек, а затем занимать место за каким-нибудь столом и усесться за ним, ожидать подхода к нему официантки за чеками и приноса ею на подносе заказанных блюд. В связи с этим многие друзья часто выручали друг друга за счет времени одиночных обедающих: один или двое из ранее прибежавших в столовую друзей занимали очередь в кассу и места за столом или весь стол для нескольких других, которые приходили позже.

Сказав выше о тех студенческих и рабочих столовых, где мы питались, и о тогдашней нашей студенческой пище, я не могу не сказать еще и о том, что в первое время мне в Москве, приехавшему в нее из глухой чувашской деревни, многое из русской городской еды было совсем или почти совсем незнакомо. Так, лишь в Москве я впервые в жизни поел винегрет, овощной салат, борщ, окрошку, рассольник, котлеты, шницель, гуляш, азу, клюквенный кисель и некоторые другие блюда, которые в моей деревне не готовила даже моя мама – местная учительница. Конечно, все эти блюда мне очень понравились. В диковину было для меня то, что в буфете нашей столовой продавали к чаю кусочками весом 8–25 граммов сливочное масло вместе с белым хлебом, который, кстати, как и колбаса, у нас в деревне был редкостью.

С удовольствием я и мои друзья позволяли себе иногда, а особенно при посещении какого-либо кинотеатра, съесть порцию мороженого или выпить стакан или бутылку ситро (лимонада), а также (крайне редко) кружку или бутылку пива. А кинотеатрами, которые мы в свободное время наиболее часто посещали, были: «Авангард», «ЦПКиО», «Спорт», «Ударник», «Метрополь» и «Центральный».

Не могу не отметить то, что в мои довоенные годы в Доме коммуны редко кто из студентов пил водку, а я впервые в его стенах употребил этот крепкий спиртной напиток лишь в ноябре 1940 года, когда провожал в армию своего заехавшего ко мне по пути старшего двоюродного брата Александра Наперсткина. Тогда водку у нас могли относительно часто пить только в основном уже «искушенные» в жизни студенты старше 25 лет, многие из которых, как правило, ухаживали за женщинами или стремились, по крайней мере «осмелев» после выпивки, «подкатиться» к ним.

…Выше я уже заявил, что шесть лет моей жизни в Доме коммуны были самыми лучшими в моей жизни, а особенно – первые три года. А почему? Да потому, что я в этом доме тогда только-только вступил в пору юности – в лучшее для всех людей время жизни. Был здоров, физически силен, всегда достаточно сыт, терпимо одет и обут, имел отличных друзей-единомышленников и не мучился никакими другими заботами, кроме учебы. Впереди предстояло увидеть и испытать много-много нового интересного и незнакомого. Кстати, физически я вырос в Доме коммуны до окончательного роста 167 см. И здесь я еще больше, чем в отрочестве – дома в деревне, – начитался книг и стал почти в совершенстве разговаривать на русском языке…

Чего же мне тогда не хватало, так это, пожалуй, хотя бы минимального внимания со стороны девушек-сверстниц. К сожалению, ни в то свое совсем молодое время, ни даже позже, в зрелом возрасте судьба не удостоила меня счастьем пользоваться успехом у женщин. Но во многом я был виноват сам: не обладая высоким ростом, красивой внешностью и другими броскими положительными данными, я не умел и не стремился оказывать противоположному полу особое внимание и не старался угождать ему. В то студенческое время я все-таки был еще слишком юн для женщин. Был страшно стеснительным и терялся перед незнакомыми девушками. Не умел ухаживать за женщинами и считал для себя противным говорить им комплименты или другие лестные слова. Почти не знал и не обладал способностью запоминать остроты, анекдоты и различные забавные истории, которые можно было бы с интересом рассказать собеседнице. Не был в состоянии купить и преподнести женщине цветы и пригласить ее в кино или театр. Успеху у женщин мешали еще отсутствие хорошей одежды и обуви, большая бедность, неумение танцевать.

Поскольку все проживавшие в Доме коммуны студенты-мужчины были молоды и в самом расцвете физических сил, они, естественно, нуждались в женщинах не только как в коллегах по учебе. Поэтому некоторые из них, и главным образом те, которые были значительно старше меня по возрасту и имели определенный опыт, способности, а также другие возможности для близкого общения с женщинами, организовывали с ними интимные связи. Так, в этом отношении многие ребята и я очень завидовали моему одногруппнику в первом семестре – рослому, старше меня только на год и очень нахальному, с нашей точки зрения, Пете Воздвиженскому (он потом погиб на войне), к которому из московской квартиры по выходным дням и праздникам приходила в кабину и долго оставалась в ней такая же «мощная», как сам Петя, красивая студентка – еврейка Рива. Все это время сосед Пети по кабине – тщедушный, небольшого роста, косой на один глаз и рыжий калужанин Жорка Ерофеев, тоже впоследствии погибший на войне, вынужден был пребывать у дальних соседей или бродить где-то. Как-то нам Жорка жаловался, что Петя после ухода Ривы не убирает за собой на кровати и из-под нее то, что осталось от их бурной встречи, и эту работу приходится выполнять ему.