Пояс Богородицы - Роберт Святополк-Мирский Страница 10

— Интересно! — с любопытством взглянула Софья на священника, — быть может, в этом что-то есть. Покажи мне его!

Через неделю горбун Савва стал личным придворным шутом, или, как здесь говорили, скоморохом великой московской княгини Софьи Фоминичны.

Разумеется, было бы большой наивностью думать, будто византийская принцесса, воспитанная при папском дворе, легко и сразу поверила словам малознакомого священника. Более того, еще когда Алексий лишь упомянул о том, что кандидат нем и глух, она немедля заподозрила, что в ее окружение хотят ввести шпиона, который, притворяясь глухонемым, будет все подслушивать и кому-то докладывать о каждом ее шаге. Кому и зачем — это был отдельный и следующий вопрос, а пока Софья решила, что если этот Савва понравится ей настолько, чтобы оставить его при себе, то тогда она найдет сотню различных способов проверить его, а что касается изобретения таких способов — уж тут-то великая княгиня была весьма хитроумна и находчива.

Савва сразу же произвел неизгладимое впечатление не только на великую княгиню, но и на всех ее придворных дам — уже первое появление нового скомороха в тронном зале повергло их в такой хохот, что Береника едва успела добежать до горшка за ширмой, Паола каталась по полу, Дарья так зашлась, что чуть не уронила младенца княжича, брызнув струйкой молока из груди прямо Савве в лицо, а старушка Аспазия настолько уморилась от смеха, что долго потом жаловалась на боль во всех ребрах. А ведь Савва не сделал ничего особенного — войдя, торжественно поклонившись с самым серьезным видом, он вдруг остолбенел, увидев на спинке трона черного двуглавого византийского орла, а потом внезапно вскочил на этот трон и, весь на нем раскорячившись, так похоже изобразил диковинную птицу, что дамы расхохотались. Савва же, мгновенно на ходу улавливая самые характерные черты их поведения, тут же представил дам всех по очереди — как они смеются, — не исключая самой великой княгини, которая хохотала совершенно беззвучно, лишь тряся вверх-вниз своими пышными грудями, чем и довел всех несчастных женщин до вышеупомянутого исступления.

Нечего и говорить, что Савва был немедленно принят на должность личного придворного скомороха великой княгини Софьи Фоминичны с денежным окладом пять рублей в месяц, что было по тем временам огромными деньгами, учитывая, например, хотя бы тот факт, что знаменитый мастер на все руки — сам Аристотель Фьорованти получал от великого князя десять рублей в месяц.

Однако принятие Саввы на службу означало лишь то, что он прошел первое, самое простое испытание на пригодность в должности и понравился великой княгине, но еще вовсе не означало, что он обрел ее доверие. Напротив, чем талантливее был человек, попадавший в окружение Софьи, тем большее подозрение он вызывал, а потому Савва был подвергнут многочисленным, разнообразным и беспощадным проверкам. Чего только не придумывали хитроумные женщины, чтобы убедиться, действительно ли Савва полностью глух или слышит хоть что-нибудь. Достаточно упомянуть лишь о нескольких таких подвохах, когда, например, Береника неожиданно роняла с грохотом серебряный поднос, полный посуды, на каменный пол за спиной Саввы, мирно дремавшего на ступеньках трона, в то время как остальные глаз не сводили с его лица — а не дрогнет ли на нем хоть один мускул? Или, еще похлеще — делая вид, что болтают о пустяках, женщины заводили при Савве особо интимные разговоры, описывая в самых пикантных подробностях такие любовные приключения, что вряд ли обычный мужчина, пусть даже урод и горбун, но совсем еще не старый — Савве не больше сорока лет на вид было (а на деле тридцать пить), смог бы равнодушно слушать все это, а сами внимательно наблюдали за всеми реакциями его лица и тела — а не смутится ли, не покраснеет ли, али еще, может, чем себя выдаст…

Однако Савва с честью прошел все испытания, и постепенно великая княгиня стала все больше и больше уверяться в его полной глухоте, утешая себя при этом еще и губительными доводами; во-первых, она разговаривала со своими фрейлинами в основном по-гречески, а в особо секретных случаях по-итальянски, полагая маловероятным, чтобы какой-то простой московский скоморох может владеть двумя этими языками, — ну, допустим, еще греческим куда ни шло, но итальянским?..

Великая княгиня ничего не знала о служителях тайной веры, как не знала до поры до времени и о самой этой вере, а потому трудно было ей представить, какими одаренными, трудолюбивыми и талантливыми оказывались некоторые выдающиеся и особо высокопоставленные ее представители.

А между тем Савва Горбун был к тому времени уже братом восьмой заповеди, легендарной личностью и гордостью всего Братства, поскольку этот высокий ранг он получил более чем заслуженно, безукоризненно выполнив десятки самых трудных и порой казавшихся невозможными для выполнения заданий, не совершив при этом ни единой, ни малейшей ошибки, каждый раз меняя до неузнаваемости свою, казалось бы, столь запоминающуюся уродливую внешность и всякий раз исчезая с места выполнения своего последнего дела так, что все, кто его знал, были убеждены в его смерти — не менее чем на пяти разных кладбищах трех княжеств находились его могилы, над которыми некогда печально стояли знавшие его люди, потому что второй яркой особенностью работы Саввы — под какой бы личиной он ни прятался — была всеобщая любовь к нему окружающих его людей — тех самых, чьи секреты он столь успешно выведывал и отправлял вышестоящим братьям, что приводило порой к разорению или даже смерти владельцев этих секретов.

Так, например, князь Семен Бельский, человек отнюдь не сентиментальный, часто и с глубокой симпатией вспоминал бывшего глухонемого и придурковатого горбуна — трубочиста запутанной сети дымоходов замка Горваль, которого он так любил и кому приписывал свой побег из темницы этого замка, глубоко скорбя о гибели несчастного урода во время спасения его бесценной княжеской жизни, никогда так и не узнав о том, что именно Савва не только прямо виновен во всех его несчастьях, но к тому же еще в ту памятную ночь, когда князь наивно оплакивал своего спасителя, именно мнимый трубочист, выполняя волю Никифора Любича и Верховной Рады Братства, аккуратно передал князя Семена на погибель с рук на руки его злейшему врагу и родному брату князю Федору Бельскому.

А ведь князь Семен отнюдь не был простаком и тщательно проверял каждого, кто поступал на его службу. Он не жалел денег и времени на такие проверки, и его покойный уже нынче слуга Мокей, посланный в Гомель для выяснения всех фактов прошлой жизни Саввы, доложил ему обо всем, что удалось выведать, и действительно — много ли можно узнать о глухонемом неграмотном придурке? Казалось; Мокей узнал все — и то, что Савва был подкидышем в монастыре кающихся грешниц, где сперва его приютили монахини, а как только подрос, начал работать на монастырском кладбище, где хоронили умерших или убитых на улицах как раскаявшихся, так и не успевших раскаяться грешниц, и о том, как потом недолго служил у одного купца, который разорился, и, наконец, о том, как Савва, оказавшись нищим, пришел в Горваль пешком, просто случайно — вот шел куда глаза глядят, прося по дороге подаяние, а тут как раз требовался трубочист…

Но на самом деле бесславно погибшему слуге князя Семена Мокею только казалось, что он узнал о Савве все. Он узнал лишь то, что было нужно служителям тайной веры. Не ведал бедный доверчивый Мокей, что православный священник монастырского кладбища был братом седьмой заповеди, заранее предупрежденным Никифором о его приезде, и что рассказывал он ему именно ту историю, которая полностью усыпила бдительность князя Семена.