Тёмный рыцарь - Пол Догерти Страница 10

— Которого мне надо было повесить, долго не думая — прорычал Тремеле, хотя в голосе его слышались нотки добродушия, как у человека, который вволю насытился.

Взгляд де Пейна упал на стоящий на столе среди груды свитков стеклянный кубок, защищающий от яда и наполненный вином до краев.

Гость Великого магистра сделал шаг вперед, протянул руку. Де Пейн встал и пожал ее.

— Прошу простить меня, мой господин, прошу простить! — Рука у Парменио была теплой и сильной. — Позволь мне объясниться. — Он оперся одной рукой о стол Великого магистра и повернулся к Майелю, который поднялся на ноги и, прищурившись, разглядывал его в упор; затем Майель передернул плечами и пожал протянутую руку. Парменио испустил глубокий вздох и сделал вежливый жест в сторону де Пейна.

— Я оказался в Триполи, потому что так было надо, — начал он. — Дела, касающиеся короля Балдуина. Я ведь, почтенные, и лекарь, и клирик, обучался в школе при соборе в Генуе, а затем усердно постигал науки в Салерно. Ко всякому насилию испытываю глубочайшее отвращение. Мне пришлось стать свидетелем ужасов, творимых кровожадными наемниками графа Раймунда. Я и подумал, что ты, Эдмунд, один из них.

— Это в плаще-то рыцаря Храма? — Майель хмыкнул.

— Я был так потрясен увиденным, что просто не обратил на это внимания, — осторожно ответил Парменио, не сводя с де Пейна доброжелательного взгляда. — Вот, подумал я, еще один из этих убийц. Лишь позднее я сообразил, кто ты таков, что совершил и в какой страшный грех я чуть было не впал. Я поспешил к Великому магистру. Он принял мою исповедь, отпустил грехи и простил меня. Я предложил наложить на меня епитимью, дабы очиститься после того, что натворил. И вот, — он снова широко развел руки, — я уже некоторое время ношу рясу сержанта вашего ордена и с вами отправлюсь в горы.

— Для чего же, почтеннейший? — спросил его де Пейн.

Улыбка Парменио стала еще шире.

— Ты так смотришь на меня, будто я ношу ожерелье из отрубленных человеческих пальцев. Поверь, я не какой-нибудь негодяй, не нищий бродяга, я бакалавр, ученый, всегда готовый пролить бальзам на раны…

В глубокой задумчивости и смятении покинул де Пейн палаты Великого магистра. Майель от души хлопнул его по спине и со смехом посоветовал особо не обращать внимания на Парменио: подумаешь, бойкий генуэзец с медоточивыми устами! Де Пейн покачал головой, однако Майель, продолжая посмеиваться, добавил, что сделать-то все равно ничего нельзя. Великий магистр объявил, что они должны отправиться в путь послезавтра, так что лучше поторопиться со сборами. Вдвоем они двинулись к каптенармусу — получить чистое белье, плащи, хауберки, котелки, чаши для питья и много всякого снаряжения, какое понадобится им в дальней дороге. Писцы в скриптории, архиве и хранилище грамот снабдили их необходимыми бумагами и картами местности. Конюхи приготовили для них выносливых жеребцов и вьючных лошадей, которые, несомненно, потребуются. Готовы были и шесть сержантов: жилистые, крепкие провансальцы, угрюмые, но опытные, умелые воины, тщательно подобранные лично Великим магистром. Де Пейн ясно понимал, что они будут выполнять лишь приказ Тремеле, а не распоряжения рыцарей, коих им поручено сопровождать. Присоединился к ним и Парменио — сама любезность, с неистощимым запасом забавных историй, шуток и небылиц; он охотно рассказывал о прежних своих странствиях, о виденных им чудесах, о людях, которых ему доводилось встречать. Майель относился к нему по-прежнему настороженно, а де Пейн, горя желанием узнать всю правду о том, что же произошло в Триполи, охотно воспользовался возможностью улизнуть от спутников и навестить старика-англичанина Вильяма Трассела.

Почтенному ветерану было предоставлено просторное помещение, выходящее на главную улицу владений тамплиеров; из окон открывался захватывающий вид на весь город и Масличную гору. Пол и мебель в помещении были сделаны из полированного кедра, сверкающего и благоухающего, стены украшены гобеленами, пол покрыт вышитыми ковриками. Потолок сводчатый, из центра свисало «огненное колесо», на ободе которого было укреплено множество ламп; когда наступал вечер, его можно было опустить и зажечь фитили. На плоских крышках сундуков были расставлены вазы с фруктами — апельсинами, инжиром, яблоками. В углах комнаты стояли корзины со свежими цветами: горными розами, розовым алтеем, колокольчиками, нежный запах которых смешивался со сладкими ароматами бальзама, кассии и мирры — мешочки с ними заполняли все щели и отверстия в стенах. Тортоза, пушистая кошка Трассела, развалилась, как коронованная особа, на покрытом ватной подушкой табурете. Сам же Трассел сидел в кресле с высокой спинкой и, пристально всматриваясь в строки, читал старую рукопись, положенную так, чтобы на нее падал свет из громадного окна, перед которым стояло кресло.

Увидев де Пейна, старик встал. Это был высокий худой человек, слегка сутулившийся, с длинными руками прирожденного фехтовальщика. Непокрытые седые волосы ниспадали на плечи, лицо же цветом напомнило де Пейну пергамент старинных рукописей. Он горячо пожал протянутую де Пейном руку и торопливо указал ему на стоявший рядом с креслом табурет. Они исполнили долг вежливости, обменявшись приветствиями и вопросами, де Пейн же тем временем исподволь разглядывал хозяина. Трассел был почитаемым в ордене ветераном, героем, который участвовал в штурме городских стен Иерусалима, а затем мечом прокладывал себе путь сквозь ряды закаленных египетских воинов — главной силы обороняющихся. Он прорубился, да еще и обезглавил ведьм, которых египетский начальник города поместил позади воинов. Злобные старухи с искаженными ненавистью лицами, кривя отвратительные рты, выкрикивали проклятия. В годы молодости Трассел знавал всех героев ордена: Гуго де Пейна, Жоффруа де Сент-Омера, Элеонору де Пейн и ее грозного супруга Теодора Грека. Эдмунда взрастили и воспитали Теодор и Элеонора, и сколько себя помнил, он регулярно навещал Трассела, память которого хранила все отважные и благородные деяния рыцарей Храма. Теперь, однако, старый воин ослабел, его могучее здоровье подточили лихорадка и незаживающие язвы. Иной раз он терял нить беседы: глаза его стекленели, щеки сонно обвисали, — хотя сейчас он казался весьма живым и внимательным. Он указал рукой на рукопись, которую читал перед приходом Эдмунда.

— Фульхерий Шартрский, [40]описание похода на Иерусалим. Хорошо написано, Эдмунд! — Трассел отвлекся, свернул свиток, потом несмело взглянул на де Пейна. — С грустью услыхал я о том, что произошло в Триполи. И о том, что на тебя возложили вину. Тремеле — дурак, высокомерный и лживый…

Он хотел еще что-то сказать, но вдруг ударил себя кулаком в грудь.

— Меа culpa, [41]согрешил я. Не следовало мне так отзываться о нашем Великом магистре. Эдмунд, ты не станешь доносить на меня капитулу?

Де Пейн наклонился и ласково погладил старика по щекам.

— Наставник мой, господин, я благодарен за то, что ты вступился за меня. Однако дух мой смущен. Почему убили Раймунда Триполийского? Что происходит в нашем ордене? Ты, должно быть, слышал и о том, что нас с Филиппом Майелем отправляют к Старцу Горы.