Благодетель и убийца - Полина Леоненко Страница 10

— Я понимаю. Как ваша мать себя чувствует?

— Получше. Видимо, она хорошо доверяет вам, если впервые за два дня не пожаловалась на плохое самочувствие.

— Это радует. Что же, теперь мне нужно провести вас.

— В этом уже нет необходимости. Я опоздала на транспорт. По милости вашего товарища, между прочим.

— В таком случае предлагаю пересидеть у меня до наступления утра. Метель разыгралась не на шутку — в такое время не надо оставаться на улице, да и я уже чувствую себя неважно. К тому же, мой дом в двух шагах отсюда.

— Спасибо вам. Хотя у меня нет в привычке шляться ночью по гостям у незнакомцев, все когда-то случается впервые.

— Ваши домашние не будут переживать?

— Не будут, — без разъяснений ответила она.

Входные двери я старался открыть, как можно тише, чтобы Фурманша коршуном не выскочила из-за угла и не перебудила весь дом. Пока Вера ждала в моей комнате, я быстро вскипятил чайник. Заодно пригодились подаренные Надей конфеты.

— У вас очень уютно.

— Спасибо, я и сам здесь чувствую себя довольно комфортно.

— А что это у вас за портрет без портрета? — она ткнула пальцем туда, где висел Сталин, — какая-то хитрая задумка?

— Нет. Скорее, молчаливый протест. Повесил его не я — соседка.

— Почему же не уберёте?

— Это моя защита от назойливого ворчания. Пусть уже висит и отпугивает всяких… вы поняли.

Впервые за вечер она улыбнулась. Не язвительно, не игриво и не театрально, а искренне, и Вера стала даже красивее Нади. Она грела руки, обхватив ими чашку, и была совсем не похожа на куклу со сцены.

— Честно говоря, ни за что бы не узнал вас без всех этих ярких одежд.

— На то и расчет.

— Вы не хотите, чтобы вас видел кто-то из знакомых?

— Иначе зачем, думаете, мне выступать так далеко от дома? — вспыхнула Вера. Видимо, я сморозил что-то совсем уж очевидное.

— Не говорите маме, что видели меня. Для неё я ночую у однокурсницы.

— Надя знает?

— Да, и не пытается меня за это осудить. Если бы знала мать… боюсь даже представить. Она и так не забывает напомнить мне, что я не оправдала ее ожиданий, а от такой новости от меня бы мокрого места не оставила.

— Какие ожидания вы должны были оправдать?

— С детства она муштровала нас с сестрой за пианино и обучала искусству драмы, даже когда мы болели. Меня даже отдали в музыкальную школу, но я бросила, став старше. Мать страшно сердилась. Надя поступала в институт на четыре года раньше меня, и она дала ей добро выбрать факультет международных отношений. Но, едва я закончила школу, умер отец. Он всегда был тормозным рычагом для всех безумных идей мамы. Когда этого рычага не стало, она потребовала, чтобы я поступила во ВГИК. Угрожала повеситься, если ослушаюсь. Я проучилась полгода, прежде чем не отважилась забрать документы и самой распоряжаться своей жизнью. Сейчас на втором курсе юридического факультета.

— Как же она вынесла эту новость?

— Не спрашивайте… иногда мне кажется, что теперь я для неё лишь тень. Все надежды она возлагает на Надю. Хотя и эта участь незавидная, ведь мама старательно ищет ей мужа.

Она остановилась, как бы собираясь с мыслями, и отпила чая.

— Знаю, вы говорили, мама боится, она за нас переживает. Я же думаю, что смерть отца добила ее дурной характер. Все плохое, что в ней копится, она не задерживает в себе. Мы говорили с Надей совсем недавно — обе не можем отделаться от чувства вины.

— Поэтому вы пошли работать?

— Думаю, да. Это приносит хоть какие-то деньги.

— Но при этом играете на пианино, — в недоумении продолжил я.

— Я не сказала, что не люблю это. Но эти академики-буквоеды напрочь убивают в любом тягу к музыке. Полученных знаний мне хватило, чтобы дальше заниматься самой.

— Вы большая молодец, Вера. Но мне кажется, что вы очень устали.

— Вы действительно так думаете?

И в этот самый момент Вера посмотрела на меня очень грустными глазами. В них не было ни призыва к помощи или утешению, ни поиска жалости, но мне очень захотелось защитить ее от всех невзгод — я по опыту знал, как тяжело нести навалившееся бремя, когда ты молод. Она вдруг поняла, что взгляд вышел слишком пристальным и, смутившись, снова закусила губу.

— Возможно, вы правы. Но это ничего. Это пройдёт. Я владею ситуацией. Однажды все станет лучше.

— Вы так себя обнимаете — вам холодно?

— Наполовину. Вы меня извините, Лев, может, у вас какой-то особенный чай, но я смущаюсь, когда вы смотрите на меня. Как будто знаете обо мне больше меня самой.

— Вы правы — дело в чае… значит, на вторую половину вы замёрзли?

— Немного. Я одета не по погоде.

И, действительно, под шерстяным пальто на ней была тонкая льняная блузка. Я достал из шкафа самую тёплую шерстяную кофту, которая у меня была. Для тонкой фигурки Веры она была слишком большой и смотрелась забавно. Кисти ее рук потерялись где-то в рукавах, и она держала кружку через ткань. Потом одна кудрявая прядь упала ей на лоб, и Вера принялась дуть на неё, пытаясь убрать. Через время я заметил, что она стала все больше упираться подбородком в ладонь и сонно прикрывать глаза.

— Вам нужно поспать. Ложитесь на кровать.

— А вы?

— Я устроюсь на кресле, оно раскладывается.

Когда я уже готов был пожелать ей спокойной ночи, озноб вновь дал о себе знать, и дрожь пробрала все мое тело. Вера тут же это заметила и стянула с себя кофту.

— Возьмите.

— Не стоит. Пустяк.

— Я совсем не хочу смотреть, как вы дрожите.

— Вера, я прошу вас…

— Будь по-вашему. Тогда сядьте рядом.

— Это ещё зачем?

— Сядьте.

Один край материи она набросила на мое плечо, другой — на своё.

— Вообще-то можно пойти более простым путём и накрыться одеялом.

— А вы накройте нас.

Тепло окружило меня со всех сторон, и я не заметил, как уснул. Перед тем, как я провалился в забытие, я чувствовал на шее тёплое дыхание Веры, которая тоже пыталась согреться.