Мой отец Абдул-Хамид, или Исповедь дочери последнего султана Османской империи - Шадийе Османоглу Страница 10

Отец не закончил разговор с Джеват-беем. Он настоятельно повторял, что не хочет ехать в Салоники, а тот настойчиво и даже враждебно твердил, что решение принято, и приказ будет исполнен. Когда я вошла в кабинет, Джеват-бей решил выйти, однако я преградила ему путь и сказала: «Джеват-бей, я видела, как неделю назад вы с благодарностью валялись на полу перед моим отцом, целовали ему ноги и с какой благодарностью вы прятали деньги себе в карман, и я слышала, каким льстивым языком вы с ним разговаривали. Сейчас же я стала свидетельницей того, какой тон вы выбрали для разговора и какие слова используете, и понимаю, что вы сняли маску и показали свое истинное лицо. Не забудьте, что перед вами стоит девушка, которая кажется вам слабой, но решимость в ее сердце велика, и она отомстит таким неблагодарным и коварным людям, как вы».

Затем я подошла к отцу, он с изумлением посмотрел на меня и, не сказав ни слова, вышел из комнаты. Мой отец решил ехать и разрешил всем, кто еще жил во дворце, прийти в кабинет, чтобы попрощаться. Я собрала все сигары, какие только нашлись в шкатулках по комнатам, все сложила себе за пазуху, потому что сигары были особой любовью отца и могли больше всего понадобиться ему в дороге. В то время я была худой, однако туго набила себе корсаж вещами отца, которые могли ему понадобиться в дороге и на чужбине.

Я совсем не заметила, что непропорционально потолстела и увеличилась настолько, что могла привлечь внимание окружающих. Когда я наконец это осознала, то сняла с одной из девушек головной платок, а с другой — манто. Я надела их на себя, чтобы, не обращая на себя ненужного и опасного внимания, спокойно выйти. Я потихоньку сказала об этом отцу. Потому что теперь нас, как бы то ни было, выселяли.

Было необходимо во что бы то ни стало не стать жертвой паники и ничем не спровоцировать новых хозяев.

В какой-то момент мне нечто бросилось в глаза: это была желтая сумка, которую носил один из евнухов, стоявший за спиной у отца во время Пятничного приветствия. Я спросила у одного из евнухов, что в сумке, и мне ответили: «Это сумка для воды нашего господина». Я тут же схватила эту сумку, чтобы мой папочка не остался без воды.

К дверям подогнали два экипажа, их тут же окружили вооруженные военные. Был отдан приказ, чтобы мы немедленно садились; все обитатели дворца, во главе с нашими матушками, братьями и сестрами, собрались вокруг и рыдали навзрыд: «Господин наш, не уезжай! Увези и нас».

Отец совсем не хотел говорить, однако спустя некоторое время обратился ко всем собравшимся: «Дети мои, у вас у всех есть матери, вы не одиноки, вы остаетесь с ними. Только бездетная Фатьма-ханым поедет со мной».

Я тут же ответила: «Господин мой! К сожалению, я не могу выполнить ваш приказ, я уже простилась с матушкой. Что касается братьев с сестрами, я отвечать за них и решать не могу. Но сама я не желаю ничего, кроме того, чтобы остаться рядом с вами до последней минуты своей жизни, какая бы участь меня ни ждала. Мы будем вместе».

Спорить времени не было, мы медленно спустились по лестнице, разделились на два экипажа, я села в отцовский.

Охранники намеревались, как только отец сядет в экипаж, тут же увезти его и оставить нас позади, но, видимо, Аллах, который был на нашей стороне, сбил их с толку, и им это не удалось. Мы простились с дворцом Иылдыз, в котором уже неделю как отключили электричество, когда на улицах стемнело.

На станции Сиркеджи нас под охраной офицеров пересадили в поезд, который тут же отправился в путь. Мы ехали молча. Я смотрела на отца, он был спокоен. На его лице не было волнения или грусти. Увидев мой отчаянный и печальный взгляд, он сказал: «Я расстраиваюсь только из-за того, что такие юные девушки, как вы, привыкшие ко дворцам, могут в любой момент подвергнуться насилию. Что касается меня, моя жизнь ничего не стоит. Многие из моих предков подверглись бедствиям и насилию из-за того, что занимали высокую должность, хотя они оказали множество неоценимых услуг и этому государству, и этому народу. Но народ никогда не понимал ценности нашей династии. Среди тех, кто с момента установления конституционной монархии много кричит о Родине, мало тех, кто на самом деле знает, что это такое. Конечно, я сам совершил много ошибок, сам того не ведая. Только у Аллаха нет недостатков. Но я — человек и убежден в том, что служу своему народу».

Когда я слушала, как величаво отец, потерявший трон, дворец, казну и верных воинов, темной ночью под угрозой оружия, не зная, какая судьба нас ждет, произносил эти слова, я впервые в жизни поняла, насколько велик, силен и терпелив этот человек. Человек, перед троном которого недавно падали ниц и у ног которого целовали землю, сейчас задумчиво рассматривал горизонт из окна темного и холодного вагона.

Наш главный охранник, комендант Фетхи-бей был очень вежливым человеком. Он обращался с отцом в поезде так же почтительно и так же обходительно, как и в дворцовых покоях, и с нами вел себя так же. В полночь нас разбудили. Мы лежали в углу вагона, съежившись. Поезд остановился. Нас взяли под руки и высадили из вагона при свете ручных фонарей. Отец сам спрыгнул со ступенек на землю.

Мы шли в траве по колено и наконец дошли до ожидавшего нас экипажа. Сели в него и продолжили путь. Мы двигались в полной тьме, между жизнью и смертью.

Моему маленькому брату было два с половиной года, он плакал от голода; по мере того как он плакал, его мать капала ему в рот по капле воды. Наш экипаж остановился перед большими воротами. Фетхи-бей сказал, что мы приехали в Салоники, особняк, где мы будем жить, называется Алятини и предназначается для нашего пребывания. «Мне поручено обеспечивать вашу безопасность. Я всегда рядом, будут поручения — я приду», — сказал он.

Те, кто приехал из Стамбула в Салоники, впервые толком разглядели друг друга во дворе особняка Алятини. Среди приехавших был отцовский повар, кофейщик, четверо евнухов и четверо девушек из гарема и их дети, которые прибыли служить отцу по собственному желанию.

Мы тут же отправились размещаться в особняке и обеспечить отцу отдых. Губернатор Салоник прислал нам поднос еды и мороженого. Отец все это не принял. А мы настолько проголодались, что, не выдержав, забыв про ложки, съели все мороженое руками.

Когда Фетхи-бей собирался отправиться в свою комнату, он увидел моего двухлетнего брата, сладко спящего на кушетке. Он подошел к нему, наклонился и поцеловал ребенка. Я услышала, как он пробормотал: «Бедное дитя!» — и увидела, как слеза скатилась по его щеке и капнула на лицо ребенку.

Не могу описать, как утешил меня этот благородный жест Фетхи-бея. Он оказался порядочным человеком с чистой совестью.

Особняк Алятини представлял собой красивое трехэтажное здание, расположенное за городом. Он стоял посреди большого участка на берегу моря. Мебели внутри было немного, но в столовой все-таки были стол и несколько стульев. В некоторых комнатах стояли железные пружинные кровати, на которых лежали тюфяки, набитые сеном.

Отец предпочитал не спать на кровати. У него были собственные лежаки, он спал на них. Он привык спать в сутки самое большее пять часов. Отец выбрал себе комнату на первом этаже. Там он соорудил себе кровать, поставив два стула рядом, и сказал, что будет спать здесь.