Я был в расстрельном списке - Петр Филиппов

Плывите против течения и тогда вы увидите другую сторону этой жизни.

Арсентий Трук

Все началось, наверное, с институтской дискуссии о высшем образовании. До четвертого курса я общественную активность не проявлял. Учился на инженера-радиотехника в Ленинградском институте авиационного приборостроения и подрабатывал программистом в вычислительном центре. А еще читал переводные книжки по экономической кибернетике. Они-то меня и завели.

Передо мной встали вопросы: по каким критериям чиновники принимают решения? Кто отвечает за результат и достоверность исходной информации? Как они умудряются управлять народным хозяйством так, что везде и во всем дефицит, за всем очереди? Вопросы для того времени крамольные. Они раздражали нашего преподавателя по научному коммунизму, который вел в группе семинар. А моим товарищам вопросы нравились. Преподаватель пытался меня образумить, но безуспешно. Пришлось наказать. Поставил тройку на экзамене, чтобы лишить стипендии. Друзья смеялась: «Ты лучше всех нас в экономике разбираешься, а схлопотал три балла. Не выступай!».

Но вопросы, возникнув, понуждали к действиям. И как-то само собой получилось, что меня избрали заместителем секретаря факультетского бюро ВЛКСМ по идеологии. По какой идеологии? По марксизму-ленинизму? В те времена таким вопросом не задавались. Отчитывались перед райкомом ВЛКСМ вывешенным в коридоре плакатом: «Советское — значит, отличное!» А мне хотелось большего. Не просто понимать причины и следствия происходящего, а навести порядок. Хотелось перемен, если не в стране, то хотя бы в том, как нас учат.

Из журнала «Социалистическая Чехословакия» я узнал, что в этой стране специалистов готовят совсем не так, как у нас. У них главным было научить студента самостоятельно решать вопросы по специальности — находить и устранять неисправности приборов и машин, проектировать и испытывать новые изделия. Не заучивать формулы, чтобы после экзамена их забыть, а уметь разбираться в проблеме, пусть даже с инструкциями и справочниками в руках. Этот подход отчасти напоминал наши курсовые проекты. Но у нас это было исключением, а у них весь процесс был настроен на обучение практическим навыкам. Разница огромная.

Это проявлялось на экзаменах. У нас ответил на вопросы билета — и свободен. У них студенту дают задание, скажем, спроектировать каскад радиоусилителя. Он может пользоваться конспектами и книгами, но не вправе с кем-то советоваться. Цель экзамена — проверить умение работать в условиях, близких к реальным. Естественно, такой экзамен требовал много времени, и студенту на него давался целый день.

А наши выпускники не умели ни проектировать, ни разрабатывать технологические процессы, ни проводить простейшие эксперименты. Если выпускнику повезло, и он попал в хорошую «контору», где у него появлялся заботливый наставник, то через несколько лет он, возможно, и станет специалистом. Но это, если повезет.

Я решил, что лучшей идеологической работой среди студентов будет дискуссия об образовании. Ее тему мы определили поэтически: «Что есть студент — сосуд, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?» Нашли в Ленинградском электротехническом институте пожилого профессора, который по собственной инициативе учил и экзаменовал студентов по методике, похожей на чешскую. Пригласили его на дискуссию, не забыли позвать своего ректора и преподавателей с наших кафедр. Загодя подготовили несколько аргументированных выступлений студентов.

Ректор на инициативу посмотрел косо: «Будете еще указывать, как вас учить!». Тем не менее на дискуссию пришел и попытался выставить чудаком приглашенного профессора. Но были и выступления преподавателей в нашу поддержку. Впрочем, большинство из них, вторя ректору, упирали на личные качества самих студентов: «При чем тут система? Если хочешь, то научишься! Вы сами гонитесь за оценками, а не за знаниями, сдаете экзамены ради диплома». Они, конечно, были правы, у нас действительно в стране в цене бумажка, а не квалификация. Однако проблему неэффективности советской системы высшего образования это не снимало. Студенты же чужого профессора горячо поддержали.

Но настоящие испытания для меня наступили позже. Никиту Хрущева его коллеги по Политбюро ЦК КПСС сместили с должности первого секретаря, проще говоря — лишили статуса верховного правителя страны. Спустя некоторое время Верховный Совет СССР единогласно проголосовал за то, чтобы разрешить крестьянам иметь домашний скот. Мы удивились. Ведь при Хрущеве Верховный Совет в том же составе «проштамповал» закон, запретивший колхозникам иметь живность. Предполагалось, что таким образом удастся заставить их лучше работать в колхозах и тем самым увеличить производство сельхозпродукции.

Надо отметить, что до хрущевского запрета большая часть скота в СССР ютилась на подворьях. Приняв драконовский закон, Верховный Совет пустил этот скот под нож, и его поголовье в стране резко сократилось. Но Верховный Совет не сам разрабатывал законопроекты, он послушно исполнял волю партийной бюрократии. Все было похоже на практику нынешней Государственной Думы: законопроекты разрабатываются в администрации президента и, внесенные президентом, проходят через парламент со стопроцентной вероятностью. А тогда Хрущев решал, Политбюро одобряло — Верховный Совет без обсуждения голосовал «одобрямс». В нем не было ни дискуссий, ни нынешней «карманной» оппозиции.

«Реформатора» Хрущева коллеги от власти отодвинули, но людям что-то надо есть! Прежних буренок зарезали, а новых плодить некому. Тогда новая власть в лице Леонида Брежнева и его сотоварищей отыграла назад, позволила колхозникам заводить домашний скот. Маневр не удался, колхозники уже не захотели иметь скот. Рано вставать, животных кормить, сено заготавливать, да еще на мясокомбинат животных не сдать — всегда очередь. И боязно — вдруг опять запретят. Если до запрета в какой-нибудь деревне было сто голов крупного рогатого скота, то после его отмены три-четыре.