Сотворение мира - Гор Видал

Я слепой. Но не глухой. Из-за этакой неполноты моего несчастья мне пришлось вчера шесть часов кряду слушать одного самозваного историка, чьи описания событий, которые афинянам нравится называть Персидскими войнами, столь абсурдны, что будь я помоложе и не столь стеснен в своих поступках, то поднялся бы со своего места и устроил скандал на все Афины вместо ожидаемого от меня ответа.

Правду о Греческих войнах знаю я, а не он. Ему-то откуда знать? Откуда греку знать правду? А я большую часть жизни провел при персидском дворе и даже теперь, на семьдесят пятом году своего пребывания на земле, все еще служу Великому Царю, как служил его отцу — моему дорогому другу Ксерксу, а до того его героическому отцу, даже среди греков известному как Дарий Великий.

Когда мучительное чтение закончилось — у нашего «историка» очень тусклый и монотонный голос, а жесткий дорический акцент делает его вовсе малопривлекательным, — мой восемнадцатилетний племянник Демокрит поинтересовался, не хочу ли я остаться и поговорить с этим человеком, злословящим против Персии.

— Это не было бы лишним, — заключил он свою речь. — Все на тебя смотрят. Они знают, что персидского посла подобное чтение должно немало разозлить.

Здесь, в Афинах, Демокрит изучает философию. Это значит, что он обожает всяческие споры. Запиши, запиши, Демокрит. В конце концов, это по твоей просьбе я диктую отчет, как и почему начались Греческие войны. Упомяну я в нем всех — в том числе и тебя. Так на чем я остановился? Ах да, Одеон.

Я улыбнулся проницательной улыбкой слепого, как некий поэт охарактеризовал улыбку тех, кто не может видеть. Нельзя сказать, что сам я, пока был зрячим, уделял много внимания слепым. Да разве и мог я предполагать, что доживу до старости, а тем более до слепоты, постигшей меня три года назад, когда сетчатку затянула белая пелена и все для меня погрузилось во мрак.

Последнее, что я видел, — это смутные черты собственного лица в полированном серебряном зеркале. Произошло это в Сузах, во дворце Великого Царя. Сначала я подумал, что комната заполняется дымом. Но время было летнее — очаг не разжигают. Еще мгновение я продолжал различать себя в зеркале, но потом и я сам, и что бы то ни было другое навсегда исчезло во тьме.

В Египте врачи делают операцию и снимают эту пелену, но я слишком стар для путешествия в Египет. Кроме того, я уже достаточно повидал. Разве не я смотрел на священный огонь — олицетворение Ахурамазды, Мудрого Господа? Я видел Персию, и Индию, и далекий Китай. Ни один из ныне живущих столько не путешествовал.

Я отвлекся. У стариков всегда так. Мой дед в свои семьдесят пять мог говорить часами, поминутно перескакивая с одной темы на другую. Речь его была совершенно бессвязной. Но моим дедом был Зороастр, пророк Истины; и подобно Единому Богу, которому служил, он держал в уме одновременно все грани сущего. В результате — речи его крайне воодушевляли, если удавалось понять, о чем он говорит.

Демокрит хочет записать, что случилось, когда мы вышли из Одеона. Прекрасно. Его же пальцы и устанут. Голос мне не изменяет, как и память… По крайней мере, вчерашнее я еще помню.

Когда Геродот из Галикарнаса закончил свое описание поражения персов при Саламине тридцать четыре года назад, раздались оглушительные хлопки. Между прочим, акустика в Одеоне ужасная. Очевидно, не я один считаю новый музыкальный зал не слишком удачным. Даже лишенные музыкального слуха афиняне понимают, что в их драгоценном Одеоне что-то не так. Его недавно соорудили в невиданно короткий срок по приказу Перикла, оплатившего все деньгами, выделенными ему другими городами на оборону Афин. Это не что иное, как каменная копия шатра Великого Царя. Шатер этот попал в руки грекам во время поражения персов в последнюю греческую кампанию. Греки сначала подчеркнут свое презрение к нам, а потом нам же подражают.

Когда Демокрит вывел меня в вестибюль этого музыкального зала, со всех сторон послышалось:

— Посол! Персидский посол!

Гортанные звуки их речи поражали меня, как черепки, на которых афиняне время от времени пишут имена тех, кому случается обидеть сограждан или кто просто надоел. Получивший наибольшее число голосов на этих выборах — или, точнее, «отбраковке» — на десять лет изгоняется из города. Счастливец.

Вот некоторые из замечаний, что я расслышал по пути к выходу:

— Готов поспорить, не очень-то ему понравилось услышанное!

— Он ведь брат Ксеркса?

— Нет, он маг.

— Это еще что такое?

— Персидский жрец. Они едят змей и собак.

— И вступают в кровосмесительную связь со своими сестрами, матерями и дочерьми.

— А с братьями, отцами, сыновьями?

— Главкон, опомнись!

— Маги всегда слепые. Так положено. А это его внук?

— Нет. Любовник.

— Вряд ли. Персы не такие, как мы.

— Да. Они проигрывают сражения. А мы нет.

— Тебе-то откуда знать? Ты еще не родился, когда мы загнали Ксеркса обратно в Азию.

— А мальчишка смазливый.

— Он грек. Так принято. Варваров для этого не берут.

— Он из Абдеры. Внук Мегакреона.

— Мидофила! Подонка земли!

— Богатого подонка. Мегакреону принадлежит половина серебряных рудников во Фракии.