Бельский - Геннадий Ананьев

Зрелище потрясающее: кровавый пир стремительной силы. Едва табунок быстрокрылых чирков [1]вылетел из-за изгиба Москвы-реки на простор Щукинской поймы, тут же пущенные наперехват соколы принялись выбивать из плотного табунка намеченные жертвы — табунок потерял стройность, и тут наступило полное раздолье соколам: они не успокоились, пока не сбили последней утки.

А с островков, какие словно цепочкой отгородили пойму от стрежня, плыли собаки к подбитым чиркам, чтобы, выловив жертву, донести ее до ног своего хозяина.

Но особая кровожадность виделась в налете соколов на лебедей. Величавыми парами тянули они по руслу реки, не предчувствуя беды и — стремительный удар сокола, непременно в лебедку и точно в шею, та комом падает, лебедь же, ее верный супруг, не ускоряет полет, чтобы уйти от опасности, а начинает снижаться, делая круг за кругом в надежде помочь своей подруге, вдруг попавшей в беду, а сокол, набрав в это время высоту, падает молниеносно на неотрывающего взгляда от распластавшейся безжизненными крыльями на воде и потому не предвидящего опасности. С переломанной шеей лебедь тоже падает на воду.

А тут — собаки. Если кто из подбитых лебедей еще жив, острые зубы докончат начатое соколом.

Казалось бы, подобного не может быть в природе, сбив добычу, особенно крупную, сокол довольствуется ею и спешит насытиться, но человек, в угоду себе, натренировал его бить и бить, упиваться своим превосходством над беззащитными жертвами. И каждый соколятник с гордостью смотрел на своих питомцев, предвкушая похвалу сокольнического боярина или даже самого царя, который неотрывно смотрел на все, что творится в воздухе, восседая на белом в яблоках аргамаке [2]. Царь Иван Грозный любил соколиную охоту не только потому, что она радовала его и бередила душу, но более оттого, что он, наблюдая за ловкостью, за безжалостностью соколов, видел в них себя, бьющего твердой рукой врагов своих, далеко, правда, не беззащитных, как лебеди или журавли, а лукавых, плетущих нити заговоров против него, Богом благословенного править Русью, быть ее полноправным хозяином.

В нескольких саженях за спиной Ивана Грозного любовались охотой Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский, который под именем Малюты Скуратова встал во главе опричнины, и его родственник Богдан Вольский, которого Малюта исподволь приближал к трону с того самого времени, когда царь, по его, Малюты, совету покинул Кремль, чтобы осесть в Александровской слободе, откуда объявить свою волю об изменениях в управлении державой. Малюта опекал Богдана, хотел, чтобы тот стал правой рукой, и при каждом удобном случае раскрывал ему свой взгляд на дворцовую службу.

Но теперь они молчали, ибо любое их слово могло быть услышано царем, а для чего ему знать истинные мысли своих слуг? Да и ловкость соколов их тоже восхищала.

Издалека, от речки Сходни, донесся нестройный лай. Он приближался, и создавалось впечатление, будто свора гонит либо волка, либо лису. Хотя что в это время возьмешь с лисы: облезлая она, линючая. Наверняка псари остановили бы свору. Да и с волками не время возжаться. Время охоты на них — зима.

Но вот гон остановился, а лай собак стал злобней. Похоже, медведя окольцевали. Сейчас завизжит не в меру ретивый пес, не рассчитавший броска и получивший когтистую затрещину.

Точно. Пронзительный визг покалеченной псины. Теперь никакого сомнения нет — медведя травят.

Царь оборачивается к Малюте и Богдану:

— Полюбуемся.

Нет, не спросил совета, а так, бросил походя и, подобрав поводья, прижал шенкеля к бокам коня своего борзого — конь, послушно крутнувшись, взял сразу же в галоп.

Пришпорили коней и Малюта с Богданом, а следом за ними и опричники царской охраны. Вороньим крылом расправились, стремясь в то же время не отставать от своего государя.

А Иван Грозный дал волю своему скакуну, ибо предвкушал волнующее зрелище: вертится медведь, отшвыривая лапищами своими бросающихся на него остервенелых псов, которых не останавливают потери в их рядах, тем более что их подстегивают криками псари. Долго идет неравная схватка, пока одна из собак не изловчится и не вцепится медведю в загривок. И вот тогда наступит самое волнующее: медведь, чтобы раздавить вцепившегося клыкастой пастью пса, упадет на спину, и это станет началом его конца. Облепят медведя псы и начнут терзать, пока не испустит он дух.

Царь Иван Грозный пришпоривал коня, чтобы не опоздать на злобный пир его псарни и чтобы вместе с псарями понукать собак и без того вошедших в раж — конь послушно пластал, и не только стража, но даже Богдан Бельский все более отставал; лишь Малюта Скуратов висел на хвосте царева аргамака, ибо его вороной был не хуже, чем конь Ивана Грозного.

Перелесок. Обочь тропы — густой ельник. Не свернуть ни вправо, ни влево. Опричники еще более отстали, вынужденные вытягиваться в цепочку, Иван же, чуя по лаю, что до главного еще не дошло, все же шпорил коня, боясь припоздниться. Сам же прильнул к луке, чтобы не хлестнула по лицу какая-либо еловая лапа, которые довольно вольно раскрылились над тропой.

За перелеском — пойменная поляна. Рукой подать до Сходни, откуда все явственней злобный лай. Уже расступаются ели, расталкиваемые белоствольными березами. Видна уже в прогалах и сама поляна. Вот и конец узкой тропе. Но что это?! Всадники?! Не на вороных конях, как все опричники, на разномастных.

Тревожные вопросы, однако, не остановили Ивана Грозного — конь вынес его на поляну, и оказался он лицом к лицу с полусотней всадников в кольчугах, с мечами на поясах, с притороченными к седлам сагайдаками и полными стрел колчанами.

Осадил Грозный коня своего, и тот послушно встал как вкопанный. Не напрасно же учил он своего любимца останавливаться на попоне с полного галопа. Малюта едва не наткнулся на белого в яблоках, но изловчился все же отвернуть и встал между полусотней и царем, загородив его собой. Ладонь на рукоятке меча, а мысли вихрем:

«Сейчас! Сейчас!..»

Да, он вполне понимал, что все решает миг: рванет полусотня, порубит и его, и царя, ибо на него засада.

Вот — Богдан рядом. Уже легче. Крикнуть бы царю, чтобы скакал обратно, к приотставшей охране своей, но разве сделаешь это: не любит Грозный, когда ему повелевают. Опалит непременно, когда угроза минует.

Стоят двое Бельских против полусотни и ждут напряженно, что предпримут непрошенные в царские охоты гости.

Царь, наконец, крутнул коня и — в перелесок. А оттуда выпластывают опричники на своих вороных и окружают полусотню. А те в недоумении, отчего такой переполох?

Малюта Скуратов Бельскому: