Дом над Двиной - Евгения Фрезер

Я помню вокзал. В те дни он назывался Николаевским. Помню холод и тьму, отца рядом со мной, он держит меня за руку. В другой руке у него маленький пакет, и он все повторяет, что это для меня, что я должна открыть его, когда поезд тронется. Мама, в котиковой шубке и шапочке на темных волосах, стоит передо мной. Рядом с ней молодой человек, Петя Емельянов, друг нашей семьи. Он учится в Санкт-Петербургской консерватории и сейчас возвращается домой, в Архангельск, на рождественские каникулы. Его попросили взять меня с собой и сдать на руки бабушке.

С мамой и младшим братом я гостила в Шотландии, у моих шотландских бабушки и дедушки, затем мы побывали в Гамбурге, где у отца были какие-то дела. Там, перед самым отъездом в Санкт-Петербург, я очень тяжело заболела плевритом. Родители, которым нужно было остаться в Санкт-Петербурге еще на время, решили, что чистый, животворный воздух севера для здоровья намного полезнее, чем туманы и сырость Санкт-Петербурга. Кроме того, меня нужно готовить к вступительному экзамену в архангельскую гимназию, где осенью должно начаться мое образование.

Проводить меня приехали какие-то люди, но их лица я давно забыла. От ветра качается вокзальный фонарь, бросая причудливые тени на нашу маленькую компанию. Стараясь подбодрить меня, родители разговаривают со мной и улыбаются, но получается наоборот — сами того не ведая, они передают мне свою грусть и волнение. Это было наше первое расставание. Первое из многих.

Поезд отправляется. Впереди путешествие длиной в двое суток.

За окнами вагона тянутся бесконечные леса и ровные заснеженные поля, изредка мелькают темные домишки, утонувшие в сугробах, и маленькие серые станции. Мне досталась верхняя полка, над Петей. Там, в уютном одиночестве, нетерпеливо разворачиваю пакет и с восторгом разглядываю подарок. Сластями меня обычно не баловали, а тут целая коробка шоколадных конфет, и все мне одной! Какой необычный подарок!

За день до отъезда мои родители, брат и я гуляли по Невскому проспекту. Было чудесное зимнее утро: солнце, мороз, сверкающий снег. Невский проспект, прекрасный в любое время, готовился к Рождеству и выглядел празднично. Блестевшие как бриллианты магазины выплескивали через край свои богатые и разнообразные товары, привлекавшие взоры прохожих. Мы медленно шли от витрины к витрине, пока не добрались до лавки кондитера, знаменитого своим шоколадом. В витрине, на черно-красном фоне, были выставлены коробки с конфетами. Все конфеты имели форму мышек — светло-серого цвета, в алых блестящих ошейничках, с красными бусинками глаз, а их серебряные хвостики двигались и дрожали. Здесь были мышки всех размеров. Слегка пугающие, но такие хорошенькие, они привлекали внимание покупателей. Я с трудом тогда оторвалась от витрины, мечтая хоть когда-нибудь иметь такую коробку, но на мои просьбы никто не обратил внимания. И вот теперь она у меня на коленях.

Осторожно открываю крышку. Внутри, в серебряной фольге, плотно уложены шоколадные мышки! Я решаю: никогда не съем ни одной, никогда не нарушу ровный круг этих крошечных существ, сидящих носик к хвостику в таком идеальном порядке. Я долго играю, укладывая и перекладывая конфеты, и наконец кладу коробку под подушку.

В нашем купе едут до Вологды два молодых купца. Вместе с Петей они болтают и смеются, словно были знакомы всю жизнь. Я сижу свесив ноги и прислушиваюсь к ровному гулу непонятного мне разговора. Один из молодых купцов особенно смешлив, кажется, у него неистощимый запас шуток и забавных наблюдений. Временами он поглядывает вверх на меня — то скажет что-нибудь, то подмигнет и улыбнется, как будто у нас с ним общий смешной секрет. «Не так ли, Женечка?» — спрашивает он меня. А я, чувствуя его доброту, с готовностью киваю головой и улыбаюсь, хотя совсем не понимаю, о чем идет речь.

Все так необычно, мне еще нет и семи, а я уже путешествую одна в обществе взрослых мужчин.

Зимний вечер подходит к концу. Сквозь темные заиндевелые окна с узором из белых папоротников, таинственных лесов и гор ничего не видно. Ритмично постукивают колеса, как будто рассказывают что-то печальное, одинокое.

Пришел проводник, балансируя подносом, уставленным стаканами с чаем. Я с интересом наблюдаю, как открываются корзинки с едой и появляется провизия, завернутая в полотняные салфетки. Эти небольшие корзинки, наполненные домашней снедью, играли раньше важную роль в долгих путешествиях. Тут были и разнообразные пирожки с начинкой из рубленого мяса, с грибами или яйцами, и маленькие плоские ватрушки со сладким творогом, и мягкие булочки, и ароматное печенье — все восхитительно вкусное и привычное сердцу и желудку русского человека.

Издалека и словно в тумане я вижу маленькую девочку на верхней полке. Она весело болтает ногами и с удовольствием принимает все, что молодые люди подают ей наверх. Память о том путешествии — как мозаичная игра-загадка, где не хватает многих частей…

Один из молодых людей берет балалайку, тихо пробегает по струнам и теплым мягким голосом поет старинную печальную песню. Затем вступает Петя. Я впервые слышала его пение. Сидя наверху в одиночестве и слушая, как их голоса то сливаются в глубокой печали, то вдруг наполняются удалым весельем, я чувствовала, будто сама Россия вливается в мою юную душу.

Ни я, ни другие пассажиры, столпившиеся у дверей нашего купе, не знали, что слушают уже знаменитый на Севере голос. «Северный соловей» — любовно называли его. Будучи другом нашей семьи, Петя потом часто бывал у нас в доме. Когда его просили спеть, он садился за рояль и, тронув клавиши, начинал… И я, чем бы ни занималась, все бросала и спешила к нему, чтобы только постоять рядом и послушать.

Не помню, как долго я внимала пению, разглядывая людей, собравшихся возле нашей двери. Я очень устала и, должно быть, незаметно уснула. Уснула одетой, но кто-то снял с меня обувь и укрыл одеялом.

Разбудила меня острая нужда. Было темно, лишь поблескивал маленький ночник. Мои попутчики крепко спали. В туалет нужно было срочно, а я не имела представления, где он. Никому в голову не пришло показать или объяснить мне его местонахождение. Будить Петю или кого-то из его приятелей было невозможно. С самого нежного возраста я была совершенно самостоятельна в интимных вопросах.

Я медленно слезла, осторожно нащупывая ногами край нижней полки, чтобы никого не разбудить, и уже добралась до двери, но Петя даже во сне, должно быть, помнил о своих обязанностях. «Ты куда?» — сев, спросил он раздраженно. И, не дожидаясь ответа, открыл дверь. Подталкивая сзади, Петя направил меня в туалет в конце коридора. «Заходи», — сказал он, почесываясь и зевая. Его льняные волосы стояли дыбом, веки отяжелели от сна.

Я заторопилась, обрадовавшись, забыла поблагодарить Петю, и тут оказалась в ужасном положении. В те времена дети носили белый хлопчатобумажный лифчик, на пуговках сзади, и штанишки, пристегивавшиеся к нему. Утром мама помогла мне одеться и аккуратно застегнула все пуговицы. Сравнительно легко мне удалось отстегнуть лифчик сбоку, но о пуговице на спине я совершенно забыла. И теперь, сходя с ума от волнения, крутила и вертела заднюю пуговицу с нарастающим отчаянием. Оторвать ее не приходило мне в голову.