Слуги Темного Властелина - Р. Скотт Бэккер Страница 98

– Как? Откуда ты знаешь?

Ее голос утратил осмотрительность. Она сделалась настойчивой.

Он прикрыл глаза. Старческое лицо Баннута всплыло из тьмы, окруженное неистовством битвы при Кийуте.

«Плаксивый пидор…»

– Спи, Анисси.

Решится ли он использовать сына, чтобы найти отца?

День выдался солнечный, и его тепло сулило неизбежность лета. Найюр помедлил перед широким конусом якша, проследил глазами узоры швов на его стенках из шкур. Это был один из тех дней, когда из кожаных и деревянных щелей шатра выветриваются остатки зимней сырости, когда запах плесени сменяется запахом пыли.

Он присел на корточки у входа, коснулся двумя пальцами земли и поднес их к губам, как велел обычай. Это действие успокоило его, хотя объяснение ритуала было давно забыто. Потом отстегнул занавеску у входа, проскользнул в темное нутро якша и уселся, скрестив ноги, спиной к входу.

Он пытался разглядеть во тьме закованного в цепи человека. Сердце отчаянно колотилось.

– Мои жены говорят мне, что ты выучил наш язык с легкостью… безумной легкостью.

Из-за спины сочился слабый свет. Найюр разглядел нагие конечности, серые, точно засохшие сучья. В воздухе висел смрад мочи и дерьма. Человек выглядел хрупким, и воняло от него слабостью и болезнью. Найюр знал, что и это не случайно.

– Я быстро учусь, да.

Темный силуэт головы опустился, словно клонясь без сил…

Найюр с трудом сдержал дрожь. Так похож!

– Мои жены говорят мне, что ты колдун.

– Нет, я не колдун. Долгий вздох.

– Но это ты уже знаешь.

– Пожалуй, да.

Он вытащил свою хору из мешочка, подвешенного к поясу, и бросил ее по пологой дуге. Звякнули цепи. Чужеземец поймал шарик, словно муху.

Ничего не случилось.

– Что это такое?

– Дар моему народу из очень древних времен. Дар нашего бога. Эта вещь убивает колдунов.

– А что на ней за руны?

– Они ничего не значат. По крайней мере теперь.

– Ты мне не доверяешь. Ты боишься меня.

– Я ничего не боюсь.

Реплика осталась без ответа. Пауза, во время которой можно было переосмыслить неудачно выбранные слова.

– Нет, – сказал наконец дунианин. – Ты боишься многого.

Найюр стиснул зубы. Опять. Снова все то же самое! Слова, подобные рычагам, сдвигающие его назад, на путь к пропастям. Гнев охватил его, как пожар охватывает переполненный народом зал. Кара.

– Ты, – прохрипел он, – ты знаешь, что я не такой, как другие! Ты почувствовал мое присутствие через моих жен, из-за моего знания. Ты знаешь, что я многое буду делать вопреки тому, что ты скажешь, просто потому, что это ты так говоришь. Ты знаешь, что каждую ночь я стану гадать на внутренностях зайца, чтобы решить, оставлять ли тебя в живых. Я же знаю, кто ты, Анасуримбор. Я знаю, что ты дунианин.

Если чужеземец и был удивлен, он ничем этого не выдал. Он просто сказал:

– Я отвечу на твои вопросы.

– Ты перескажешь мне все выводы, какие ты сделал о твоем нынешнем положении. Ты объяснишь, с какой целью ты явился сюда. Если меня не устроит то, что ты скажешь, я велю тебя убить – немедленно.

Угроза была серьезной, в словах Найюра чувствовалась непреклонность намерений. Любой другой задумался бы над ними, молча взвесил бы их с тем, чтобы рассчитать ответ. Но не дунианин. Он ответил тут же, словно ничто из того, что мог сказать или сделать Найюр, не застало бы его врасплох.

– Я все еще жив потому, что мой отец прошел через ваши земли, когда ты был еще юношей. Он совершил здесь некое преступление, за которое ты стремишься отплатить. Я не думаю, что ты сможешь меня убить, хотя таково твое желание. Ты слишком умен, чтобы удовлетвориться заменой. Ты понимаешь, какую опасность я представляю, и тем не менее все еще надеешься использовать меня как орудие для удовлетворения твоего более сильного желания. Таким образом мое положение зависит от твоей цели.

Короткое молчание. Мысли Найюра пришли в смятение от изумления и согласия. Затем он встрепенулся от нахлынувших подозрений. «Этот человек умен… Война…»

– Ты смущен, – продолжал голос. – Ты предвидел такую оценку, но не рассчитывал, что я выскажу это вслух, а поскольку я ее высказал, ты опасаешься, что я всего лишь подделываюсь под твои ожидания, чтобы ввести тебя в заблуждение относительно чего-то более важного.

Пауза.

– Подобно моему отцу, Моэнгхусу.

Найюр зло сплюнул.

– Для таких, как вы, слова все равно что ножи! Но ножи не всегда достигают цели, а? Переход через Сускару едва не погубил тебя. Быть может, мне следует думать, как шранки.

Чужеземец начал что-то говорить в ответ, но Найюр уже поднялся на ноги и вышел наружу, на чистый степной воздух. Он крикнул помощников. Он бесстрастно смотрел, как его люди выволокли норсирайца из якша и привязали его обнаженным к столбу посреди стойбища. В течение многих часов этот человек плакал, и выл, и молил о пощаде, пока они обрабатывали его в соответствии с древними обычаями. Он даже обделался, такова была его мука.

Анисси заплакала. Найюр ее ударил. Он ничему этому не верил.

В ту ночь Найюр пришел снова, зная, или по крайней мере надеясь, что темнота защитит его.

Под шкурами воняло по-прежнему. Чужеземец был безмолвен, как лунный свет.

– А теперь скажи, какова твоя цель, – велел Найюр. – И не думай, будто я поверил, что мне удалось тебя сломить. Такие, как ты, не ломаются.

В темноте зашелестело.

– Ты прав.

Голос из темноты был теплым.

– Для таких, как я, существует только их миссия. Я пришел за своим отцом, Анасуримбором Моэнгхусом. Я пришел его убить.

И тишина, только слабый южный ветер. Чужеземец продолжал:

– Теперь выбор полностью за тобой, скюльвенд. Похоже, что наши миссии совпадают. Я знаю, где и, что важнее, как найти Анасуримбора Моэнгхуса. Я предлагаю тебе ту самую чашу, которой ты жаждешь. Отравлена она или нет?

Решится ли он использовать сына?

– Чаша всегда отравлена, когда тебе хочется пить, – прохрипел Найюр.

Жены вождя прислуживали Келлхусу, умащивали его поврежденную кожу притираниями, которые сделали старые женщины племени. Иногда он при этом разговаривал с ними, успокаивал их испуганные глаза добрыми словами, заставлял их улыбнуться.

Когда их мужу и норсирайцу пришло время уезжать, они столпились на холодной земле у белого якша и с серьезными лицами наблюдали, как мужчины готовят в путь коней. Они чувствовали твердокаменную ненависть одного и богоподобное равнодушие другого. И когда два силуэта растворились среди трав, женщины уже сами не знали, о ком они плачут: о мужчине, которому они принадлежали, или о мужчине, который их понимал.