Женское оружие - Елена Кузнецова Страница 95

— Да что ж нам, назад теперь ехать, Макарушка? — испуганно округлила глаза его жена. — Мы-то по тебе тоже соскучились…

— Они пока в девичьей с дочкой поживут, Макар, — разрешила недоразумение Анна, подходя к супругам. — Места там хватит. А подводу с добром пристроишь где-нибудь у мастерских. До того как усадьба вам готова будет, там и постоит — у нас ничего не пропадет. Что приехали — хорошо, мне помощницы нужны, — боярыня обратилась к Говорухе: — Все равно у печи тебе стоять незачем, в трапезной накормят. Как раз сейчас обед и будет. Стирают у нас холопки — на всех, а вот ты тогда шитьем да штопкой займешься. Пару холопок я тебе выделю, а что да как — сама разберешься. У нас тут жизнь общинная, привыкай.

— Спаси тя Христос, Анна Павловна! — с чувством сказала Верка, кланяясь боярыне. — Да я… Да только скажи! Где тут твои холопки нерадивые?!

— Ты с дороги-то охолони, вещи разбери да в горнице устройся, — не дала ей разбежаться Анна. Поглядела на Веркину дочку, хоть и вцепившуюся в мать, но озиравшуюся без особой робости. — А дочку твою… Любавой ее зовут? Так вот, Любава при девках будет. У нас тут по крепости ребятишки без пригляду не бегают, даже Елька моя да Аринины младшие сестрицы при девичьем десятке теперь состоят и со старшими по мере сил занимаются.

— Ой, мама моя! Любань! Ты слыхала? При боярышнях будешь! А занятия, что, и воинские есть? — Верка встревоженно поглядела на Анну. — Неужто вы и правда девиц мечом махать обучаете? Я-то думала, Варвара брешет, что у вас девки с отроками в поле на равных бьются до крови… Да Любавушка моя мала еще…

— Вер, ну что ты Варькину дурь повторяешь? — поморщилась Анна. — Какие мечи? У нас отроки пока не опоясаны, а уж кто девкам-то даст? За одну такую мысль батюшка Корней всех бы разогнал! Из самострелов они стреляют, верхом ездить учатся да грамоте. Разве есть в этом дурное?

— Ну телесная крепость никому не лишняя! Да и бабы боевые у нас всегда в цене были, чай село-то воинское! — хохотнула Верка, заметно успокаиваясь после слов Анны и с откровенным любопытством косясь на стоящую неподалеку Аринку. — Учись, Любава! Ты у меня не робкого десятка, тут ко двору придешься. И жениха тебе справного сыщем, не как у этих дур ратнинских, что от зависти тебе нынче утром языки из-за плетня показывали да рожи корчили. Я ж тебе и толкую — плюнь на них и разотри! Подумаешь — дразнились, зато им там путных женихов не видать как своих ушей, если только что от михайловских девок заваляется!

Говоруха снова перевела взгляд на Анну:

— Да я сразу так и подумала — брешут Варька с Лушкой! Им бы только языком мести по селу, — закивала она, будто не сама только что про мечи совершенно серьезно вопрошала. — До чего у нас в Ратном бабы языкатые! Как накинулись на меня всей толпой вечером у колодца — насилу от них отбрехалась! Ну ниче, я им тоже выдала! — самодовольно хмыкнула она и пояснила: — Больше, конечно, своим снохам — они громче всех орали. Ну так я и напомнила, как девери за их юбками отсиживались, когда другие в Куньево за добычей ходили. А то обозом они нас попрекают! Макар-то мой до ранения воином удалей братьев был, оттого и ранили, что за чужими спинами не хоронился! Он и в обозе поболе привозит, чем их губошлепы с боя берут… А уж как мы отъезжали, такой визг подняли! За тюки хватались, проверить хотели, не прихватила ли лишнего… Как же! У них прихватишь — свое насилу отбила.

Чувствовалось, что Верка сейчас пойдет на очередной круг, рассказывая историю своего отъезда из Ратного уже Анне, поэтому та поспешила прервать столь красочное повествование:

— Ладно, Вер, мне это знать без надобности. Ты пока прикинь, что тебе с Любавой из вещей на первое время потребуется, а я распоряжусь, чтобы вам место для жилья указали.

Вея с Ульяной сговорились сразу же после обеда отправиться на посад, чтобы своими глазами наконец увидеть, где им отныне жить предстоит, оценить, что там уже построено (или хотя бы размечено) и что они, со своей стороны, могут там сделать. Туда же собиралась и Верка, ничуть не растратившая своей живости; а Макар, не иначе как с ее подачи, не растерялся, нашел время переговорить с Сучком и застолбил за собой тот участок, на котором раньше Илья собирался строиться. Так что и ей на посаде нашлось чем заняться. Ну хоть бы просто впечатлений набраться — она от нетерпения только что не подпрыгивала, как Анька-младшая. Видать, при всем напоре и умении постоять за себя, жизнь на одном тесном подворье с недоброжелательно настроенными снохами и ее изрядно измотала, как бы она ни хорохорилась.

Татьяна, не отдохнув с дороги, захотела увидеться с Кузьмой — тот ведь и в церковь в воскресенье не приезжал: в последнее время оружейный мастер Младшей стражи и в трапезную не ходил, так был работой завален, даже миску с едой ему помощники приносили.

Кузню Татьяна нашла по звуку — этот шум она знала хорошо и ни с чем бы его не спутала. Вошла и растерянно замерла на пороге: сын, голый по пояс, в кожаном фартуке, стоял спиной к ней у наковальни рядом еще с двумя отроками и не оглянулся — так был занят. Впервые Татьяна видела его за работой одного, без отца, и поразилась, насколько же они похожи друг на друга, даже со спины. Нет, сын, конечно, немного похлипче пока, не нажил еще мужской мощи, которой отличался Лавр, заматеревший от работы с тяжелым молотом. Сколько раз за прошедшие годы она вот так заходила в кузню и утыкалась глазами в обнаженную, блестящую от пота спину мужа… Поначалу она пыталась привлечь его внимание нехитрой лаской, прижимала ладони к разгоряченной коже, но он чаще отмахивался, чем откликался, занятый со своими железками. На смену желанию со временем появилось упрямое возмущение: «На молот свой чаще глядит, чем на жену», а потом и оно ушло, осталось равнодушие, да изредка — вспышки раздражения. Сейчас, правда, она это раздражение подавила: не муж перед ней был, а сын — выросший, резко возмужавший, но все-таки ее дитя… Татьяна удовлетворенно вздохнула и шагнула внутрь.

Только тогда один из отроков заметил ее появление и что-то сказал Кузьме. Тот обернулся, коротко улыбнулся матери, передал свою работу помощникам, проследив, все ли делают как надо, и наконец подошел к ней. Она вглядывалась в его лицо и с неожиданной для себя горечью узнавала черты Лавра. Даже, пожалуй, и не черты, а вот это выражение досады, что его отвлекают от дела, от железок этих проклятых. Только Кузя пока еще пытался свои истинные чувства скрыть, а Лавр уже давно себя этим не утруждал.

— Выйдем на улицу, Кузенька? — робко попросила Татьяна, расстроенная таким приемом. Она-то на другое рассчитывала, помня сына совсем еще недавно ласковым и веселым мальчишкой.

— Да некогда мне, мам! — Кузьма хоть и изображал почтительность, но было видно, что не терпится ему к наковальне вернуться. — Дело у тебя ко мне или как? — и торопливо объяснил, сообразив, что его вопрос прозвучал не слишком любезно: — Прости, не могу я сейчас. К завтрему надо успеть все доделать. Вот проводим ребят, тогда полегче будет, а так нам бы до темноты управиться, — подумал и добавил: — Ты не думай, я рад, что ты приехала, соскучился очень. Но правда, некогда мне.

Вот и поговорила. Ну да, занят он. И Лавр все время занят. А Кузьма весь в отца уродился. С трудом скрывая внезапно подступившие слезы — от обиды сразу за все: и за уже привычное равнодушие мужа, и за едва наметившееся, но такое же, как и у Лавра, неумолимое безразличие в глазах сына, Татьяна пошла прочь.